Не кажется ли вам, что писатель должен нести ответственность, когда его литература подтолкнула читателя на совершение преступления?

Вы правы в том, что слушать пересказы чужих снов — ужасно скучно. Ужасно интересно слушать чужие любовные истории и ужасно скучно слушать чужие сны. Потому что сон — это свидетельство внутреннее, только ваше. Вот Гор Вербински говорил: «Кошмар нельзя присвоить, это как отпечаток пальца». Да, действительно. Но читать чужую автобиографию интересно, наверное, потому, что интересны чужие механизмы самооправдания. Ведь человеку зачем-то дана совесть, ему зачем-то дано просыпаться по ночам от жгучего чувства самоненависти, мучительно перебирать свои проблемы, свои грехи, вспоминать свои ошибки,— это бывает со всеми. Это универсальная человеческая черта, такая же…

Безусловно, потому что герои Достоевского видят бога, как правило, в бездне, они действительно его не чувствуют. Поэтому приключения рассудка — не всегда спекулятивные, кстати,— но такие даже личные приключения вроде убийства и самоубийства им необходимы для того, чтобы что-то понять. Просто с интуицией плохо, потому что чувства бога нет, музыкального мира нет. Есть только постоянный вопрос: если бога нет, то какой же я штабс-капитан? Вот ощущение того, что он штабс-капитан, есть; а ощущение присутствия бога нет. Поэтому надо постоянно мучиться вопросами и как Кириллов, как Раскольников, постоянно загонять себя в бездну. Для меня это совершенно искусственная постановка вопроса. Но я…

Думаю, что бессознательно позаимствовал. Потому что ведь когда иногда читаешь и нравится, то какие-то вещи западают в сознание, и потом их с легкостью воспроизводишь. Помните: «И снова бард чужую песню сложит, и как свою ее произнесет».

Такие же точно замечательное совпадения случались у самого Достоевского, когда он прочтет, например, тургеневскую «Собаку», а потом воспроизводит ее в истории собаки (кажется, Альмы) во сне Ипполита в «Идиоте» год спустя. Или прочтет он у Некрасова в 1864 году в «О погоде» сценку с лошадью и потом воспроизводит ее как сон Раскольникова. «Талант заимствует, гений ворует», сказал Сальвадор Дали, если он именно так это сформулировал.

Вопрос не такой однозначный, он восходит ко сну Свидригайлова, когда тому, помните, является сцена растления девочки, причем девочка, как и Матреша в исповеди Ставрогина, вдруг сама стала страстно его целовать. Девочка в христианстве — это душа, как, собственно, и Дуня — это душа Раскольникова. Разумеется, Свидригайлов потому стреляется, что во сне он увидел свою растленную душу; он понял, что его душа погибла. Когда Ставрогин растлил Матрешу, он погубил свою бессмертную душу, это совершенно очевидно. Все, что происходит дальше с ним,— это расплата. Девочка — душа — это восходит к христианскому «талифакуми», «девочка, встань», «девочка, ходи». Христос воскрешает душу, а Ставрогин довел…

Знаете, очень хорошо уточнил Ходорковский. Он вообще человек трезвый, циничный. Он в одном разговоре мне сказал: «Я не могу вам дать совет всегда поступать этично, да и вы не будете. Но если нет прагматичного ответа, поступай этично». Если у тебя нет выгодного поступка, поступай этично. Тем более что выгода с этикой находятся в сложных отношениях. Марк Баринов, знаменитый журналист и педагог, говорил, что добрым быть выгодно. Я с этим не совсем согласен. Но если нет прагматичного ответа, выбирай добрый, как Горбовский у Стругацких. Наверное, надо поступать так. Вести себя непрагматично не все способны. Я, например, не способен. Но я согласен с одним: если у тебя есть выбор – совершить поступок…

Мысль о критерии эстетики, о ее примате над этикой. Волгин очень интересно рассуждает о том, что отрицательные герои, омерзительные герои у Достоевского всегда красавцы, но это не совсем так. Ставрогин — красавец, и это метафора, скорее, его внутренней силы, а не обязательно мерзости. И Дуня, душа романа (в «Преступлении и наказании», красавица, Раскольников — красавец (а Достоевский к нему явно пристрастен и, скорее, его любит), Свидригайлов — красавец, и тоже убийца из него не получился, самоубийца только. Мне кажется, что некоторый примат эстетического у Достоевского, он сам относился к этому как к ереси, но сам не мог от этого избавиться.

Нет. И отсылки к «Ревизору» здесь нет, потому что появление подлинного следователя вместо маньяка — это довольно частый ход. Маньяк прикидывается следователем — это сценарная основа, простите за спойлер, «Мышеловки» знаменитой Агаты Кристи, и многих других ходов. Когда в рассказе «Система доктора Смолли и профессора Перро», когда выдает себя за сумасшедшего врача, у Эдгара По. Это частая история. Что касается сюжетной основы «Инспектора Гулла», или «Инспектор пришел» (так еще часто называется эта пьеса)… Я не знаю, я не видел BBC-шную экранизацию; мне более удачной, чем все спектакли, виденные мной по этой пьесе (она часто ставится), представляется постановка Александра Прошкина, одна из…

Не досадно прежде всего потому, что спектакль не рассчитан на телевизионную трансляцию. Спектакль по энергетике своей (пошло, конечно, звучит «по энергетике», я не люблю этих разговоров) — это действо, которое предназначено для контакта с залом, это то, что ты видишь вот сейчас — без ухищрений, без техники, без крупных планов. Это то, что ты показываешь вот здесь и сейчас. Это и надо делать, это мне интересно, это фокус чистого воздействия. У телевидения свои приемы, телевидение имеет свои преимущества, но мне кажется, что мы живым при конце эры телевидения. Телевидение закончилось, оно не вызывает больше доверия. Оно имело колоссальные ресурсы именно как способ трансляции новых событий,…