Кортнев — это вообще интересное явление в русской поэзии. Я так заметил, что в последнее время меня больше привлекают поэты поющие — последние лет 40. Щербаков, естественно, Кортнев, Паперный, которого я считаю очень большим поэтом. Мне по-прежнему люто интересно, что делает Ким. Ну и Оксимирон — это тоже музыка.
Это связано, наверное, с тем, о чем говорил Бродский — что русская поэзия в своих ближайших исканиях будет прежде всего искать в области просодии. С просодией связано развитие — и рэп, и музыка. У Кортнева очень прихотливая строфика, связанная с такой же прихотливостью его фантазии. Богушевская, которую я считаю, кстати, очень большим поэтом. Это всё связано именно с вариативностью песенной строфики, с ее цветущей сложностью, богатством и разнообразием.
Но при этом, что еще важно, поэзия изначально была песней. И может быть, песня прикасается к каким-то более глубоким источникам вдохновения, более глубоким источникам человеческой деятельности вообще. И потом, песня всё-таки гарантирует какую-то мелодику. Верлибр не поется. Все попытки Камбуровой спеть, например, верлибры Хемингуэя или «Если б не люди» (замечательная немецкая баллада) — верлибр поется туго, не очень получается. Песня всё-таки напоминает нам, что как мелодия — душа музыки (по Шостаковичу), так рифма — душа поэзии. Или, по крайней мере, ритм — душа поэзии.
Кортнев учился у многих. Учился прежде всего у западных либреттистов. И эта тяга делать каждый диск, каждый концерт как отдельное драматическое действо — у Кортнева это наглядно, у Паперного еще нагляднее. Их тяга к музыкальной драматургии, к фильмам, к циклам, конечно, восходит и к Уэбберу с его операми, и к Pink Floyd. Но из поэтов, я думаю, как ни парадоксально, Кортнев интонационно довольно многому научился у Слуцкого и Мартынова.
