Публицистика

Игорь Васильевич был моим учителем, я работал в «Ровесниках» у него и, кстати, вытащил его, уже очень старого, на «Сити FM». Конечно, Дубровицкий на меня влиял. Чем влиял? Вот этой такой интонацией поддевающей, вызывающей на спор. Он был очень интересный человек, Игорь Васильевич, очень яркий журналист. Он и Комарова. Комарова на меня больше влияла, мы по темпераменту с ней были похожи. Понимаете, я никогда не забуду, как я у Комаровой был буквально за три дня до ее смерти, и мы говорили о том, как надо Навальному проводить дебаты. Она не выключалась от всего этого, она не расставалась с радиоприемником, она жила, очень остро реагируя на все, она была очень встроенной в жизнь. Поэтому и в 92 года Комарова…

Писать я туда стал по приглашению Нелли Раткевич, жены Михаила Успенского. Они жили и работали в Красноярске. И Ленка Крупкина там же, редактор этой газеты. Раткевич там вела полосу про собак и вообще про зверье всякое. Успенский писал фельетоны. Они меня пригласили, и я несколько очерков, несколько колонок туда написал.

Просто, понимаете, у нас с Успенским были отношения такие: я его всегда воспринимал как старшего брата. Но если у меня появлялась какая-то новая работа, я его приглашал туда писать, и он всегда с удовольствием выполнял такие заказы, с невероятной тщательностью и вдумчивостью. Ну и я иногда писал заказы.

В смысле, я заказывал ему какую-то тему. Например, очерк о…

Мне корпоративность и то, что я работаю с Костюченко в одном издании, не велит никак оценивать это интервью — и ее поведение в нем, и ее высказывания в нем, и ее интонации. Тексты ее я считаю по-журналистски очень профессиональными. Хотя, как мне кажется, она иногда нарочито жестоко подбирает детали, потому что немножко что-то есть от этого, что «а вот я знаю и это».

Но у нее было столько журналистских удач! Например, ее потрясающее интервью с тем бурятом, для которого ей пришлось проделать просто невероятную журналистскую работу. Это было гениально без преувеличения. Это тексты каныгинского уровня. Это то, чем гордится и славится «Новая газета». Поскольку сам я так не умею, я не берусь это…

Это не совсем эссе, это диалог. «Не кажется ли вам, что оно повлияло на русский телевизионный развлекательный научпоп? Начиная с «Матадора» и кончая «Тихим Домом». Капоте вообще очень сильно повлиял на всю стилистику русского гламура и русской светской хроники. Конечно, повлиял. Другое дело, что у Капоте за всем эти стоила трагедия. Мэрилин Монро у него трагический персонаж. И сам он оставался трагическим персонажем. А русский гламур, такой светский, я не знаю, как-то, мне кажется, настоящей глубины, настоящего трагизма там не было. В «Матадоре», особенно в выпуске, посвященном «Апокалипсису сегодня», наверное, это было. Но в принципе у меня не было ощущения, что русская журналистика 1990-х…

Ох, ребята, как мне не хочется об этом говорить! Вот Носик — бесстрашный человек, он может себе позволить. А я так завишу от чужого мнения, от чужого отношения… Скажешь — и вызовешь опять какой-нибудь флешмоб ненависти к себе, а я этого терпеть не могу. Но раз уж вы спросили, что делать? Программа существует для того, чтобы я отвечал честно.

Мне не нравится акция #янебоюсьсказать. Мне нравится один её аспект — она на некоторое время объединила россиянок и украинок, потому что эта проблема общая. Я согласен с Надеждой Савченко: братьями мы, может быть, и не будем, но добрыми соседями будем, поэтому надо искать точки сближения.

А вот что касается самой акции, то мне не нравится она. Когда-то…

Никакая работа на телевидении меня сейчас не устроила бы. Это работа для людей, желающих гореть в аду.

Что касается Александра Гордона. Мне всегда казалось, что этот человек, ещё начиная с программы «Процесс», которую вели они с Владимиром Киселёвым, очень легко меняет по необходимости актерскую маску, легко доказывает любую, иногда совершенно противоположную его собственной точку зрения. Мне кажется, что в этом человеке (при большом таланте, конечно) есть некий демонизм, такой достаточно сильный и малоприятный соблазн, демонизм высокомерия. ещё в его программе «Хмурое утро» я видел такую очень нравившуюся многим барскую насмешку над слушателями, презрение к ним. И мне кажется,…

Я очень уважаю Глеба Олеговича. Хотя его часто называют Савловским, но и сам он иронически к себе относится. Он человек очень умный. Он умеет переформулировать устаревшие оппозиции. Он близкий ученик Гефтера, продолжатель его дела. Он парадоксалист, он циник.

Есть в его долгой жизни и непростительные фразы типа «Это политика, здесь могут и убить». Но есть у него и великие заслуги, и замечательные мысли. Отношусь я к нему очень хорошо. Люблю с ним делать интервью.

Вопрос про столь разных, во многом полярных литераторов, которых объединяет разве, что оба они принадлежат прочно ко второму ряду… Гиляровский — страшно обаятельный человек, его воспоминания, например, о Чехове, принадлежат к жемчужинам русской мемуаристики. Но его «Москва и москвичи» никогда меня как-то не восхищало, потому что я не очень люблю ностальгическую литературу и вообще не очень люблю всякие градоописательные сочинения. Гиляровский, конечно, был непревзойденным знатоком Хитрова рынка. И его замечательные мемуары, «Записки москвича», тоже принадлежат к шедеврам этого жанра. Но жанр сам по себе меня не очень привлекает.

Тут, скорее, он интересен как симптом. Когда…

Конечно, если вы ставите вопрос так, то на сноба я не тяну. Про сноба я писал: «Сноб — это человек, который всегда видит себя со стороны, поэтому он плохо живёт, но хорошо умирает». Это герой «Самгина», который списан, я думаю, с Владислава Ходасевича. Я человек совсем другого плана. Так что, если вы так ставите вопрос — сноб или интеллектуал?— то, конечно, интеллектуал. Это как в знаменитом анекдоте: «Вы девственник или нет?» — «А что такое девственник?» — «Ну, с женщинами спите или нет?» — «Нет, нет! Конечно, девственник, потому что с ними не заснёшь». Это очень справедливо.

Понимаете, это цитата персонажа. Я не вижу ничего дурного в том, чтобы лишний раз зачитать (и на этом уже закончить эти споры) колонку 16 января 2012 года в журнале «Профиль». Эта колонка оказалась 100% пророческой. Мы сейчас в этом убедимся. Она называется программа Путина. Вот я ее зачитываю:

«Обнародовать свою предвыборную программу Путину, хоть и отказавшемуся участвовать в дебатах под предлогом страшной премьерской занятости, по закону придется. И надо, мне кажется, ему в этом помочь. То есть надо назвать вещи своими именами, поскольку сейчас время расплывчатых оборотов прошло, и каждый должен внятно сформулировать, чего он, собственно, хочет.

По-моему, если Владимир…

Наверное, чудо должно произойти, спонсор должен найтись великолепный. Да вся пресса сегодняшняя погибнет — неужели это не очевидно? Придет что-то совершенно новое: либо это будет сетевая пресса, либо бумажная, но более независимая. Не может быть сейчас достойной прессы там, где она существует из милости. Из милости цензурной, например: ну что мы имитируем это? Может быть, сейчас, в эпоху вируса, стало видно, кто чего стоит. Информация на вес золота, поэтому слухов страшное количество.

Сегодня как раз значительная часть провластной прессы просто погибнет, потому что все эти бряцания оружием перестали быть кому-либо интересны. Я говорил о том, что журналисты 90-х годов (такие, как…

Антисоветская пропаганда была эффективной потому, что советское казалось временным всё-таки, казалось, что советское можно устранить. Но тут сделана ставка гораздо более серьёзная — тут говорят о русских корнях, о русской матрице! А нация ведь неупразднима. Внушают, вдалбливают такое представление о нации, которое ещё во многих отношениях хуже советского. А это просто глупо, потому что люди воспринимают Россию только как то, что им навязывают: «Мы не можем жить в мире. Для нас естественным состоянием является война. Мы грубые, резкие и невыносимые. Но когда мир в критической опасности, его спасаем мы, и никто другой этого сделать не может. Поэтому терпите нас такими, какими мы…

Да я о нем не думаю, честно говоря. Шестов очень талантливый мыслитель и, кстати говоря, замечательный эссеист, а не только крупный философ. Но как философа я его не понимаю, потому что я для этого недостаточно продвинут. Его называют русским Гуссерлем, а я и немецкого-то Гуссерля, честно говоря, понимаю с трудом.

Но я с наслаждением читаю его «Опыты догматического мышления», «Апофеоз беспочвенности». И конечно, мне нравится «На весах Иова». Но, опять-таки, в силу моего понимания. Шестов очень интересный человек. «Апофеоз беспочвенности» — вообще полезная книга. Я помню, мы открывали ее для себя в бледных ксероксах в 80-е годы.

Это выражено только у самой неумной молодёжи или у самой умной, которая понимает, что культ классики относителен, релевантен. Не нужно классику считать литературным эталоном, образцом. В конце концов, это писали люди, которые просто очень многого не знали. Я вообще когда-то в статье «Молчание классики» писал о том, что не нужно бы русской литературе всё время исходить только из классического опыта — немножко это однобоко. И мне кажется, что культ классики, который есть у нас, культ древности, он действительно мешает — мешает новаторству, мешает классическому трезвому анализу тех же великих книг XIX века. У нас поэтому до сих пор отношение к классике довольно рабское, а любая попытка…

Нет, не отнимает. Понимаете, публицистика — это канализация, что ли, такой отвод для тех эмоций, которые не лезут в прозу и которые прозе бы повредили. Если я напишу лишнее «письмо счастья», то это не значит, что я напишу меньше лирики. Когда мне захочется писать лирику, я отложу всё в сторону и напишу. Собственно, у меня книжка лирики только что и вышла, называется она «Ясно». Понимаете, это тоже отвод — отвод тех эмоций, которые не надо вставлять в лирику. Очень многие поэты до меня делали большую ошибку: они пытались в лирику вставлять вещи, не лезущие в стих. Это делать совершенно не нужно. Нужно вести, как сказал Паустовский, «многопольное хозяйство».

Наверное, надо высказаться как-то об этой статье. Во-первых, статья Мурсалиевой, как мне кажется, хорошая («хорошая» — это ещё мягко сказано), очень профессиональная, крепкая статья. Многие противопоставляют ей расследование «Ленты», но расследование «Ленты», мне кажется, мелочнее несколько, там не подмечено главное. Боюсь, что и Мурсалиева не сделала одного очень важного вывода, который сейчас придётся сделать нам.

Я очень хорошо помню, что в 2008 году, насколько мне помнится, аналогичная история была в Британии, в Бристоле. Я писал тогда про это, меня даже газета откомандировала: эпидемия подростковых самоубийств. Но я в Бристоль не попал, потому что город закрыли на это время…

Простите меня, но это глупость. Это глупость и оскорбление для Солженицына, потому что это не антисемитская книга. Я её не просто читал, я даже её рецензировал, и у меня есть довольно старая статья, которая называется «Двести лет вместо». На мой вкус опять-таки, в этой книге главная тема — не еврейский вопрос, а русский. И там задан главный вопрос: почему у евреев так развита солидарность, а мы, русские (цитирую дословно), «хуже собак друг другу». Солженицын пытается ответить на этот вопрос: почему еврейство всегда играет такую роль в российской политической истории? Потому что большинство российского населения, русского населения, видимо, почему-то воздерживается от того, чтобы участвовать…

Я думаю, что Новодворская была прекрасным публицистом. Собственно, она политиком никогда и не была. Она была ярким, очень убедительно доказывающим своё мнение, очень страстным, настоящим пассионарием, очень убедительным публицистом, публицистом герценовского толка. Конечно, в этой публицистике иногда горят не дрова, а солома, горит не огонь, а фейерверк. Но, с другой стороны, без этого фейерверка человек может вообще не обратить внимания на текст.

Ну, во-первых, Невзоров никогда не был ничьим цепным псом и платным агитатором. Я однажды спросил его, есть ли у него разрешение на такую храбрость, есть ли у него какая-то крыша? На что он с обычной своей язвительностью ответил: «Не важно, кто платит снайперу, а важно, попадает ли снайпер». Но я думаю, что за ним никакого Березовского не стоит. И я не думаю, что ему в Кремле говорят: «От сих до сих можно, а дальше нельзя. Попов ругай, а нас не трогай». Я не думаю, что Невзоров управляем. Он не производит такого впечатления.

Что касается сходства, то это интерес к неожиданным и довольно глубоким проблемам, но, конечно, Невзоров ими занимается более профессионально, более серьезно, будь то…

К гонзо-журналистике отношусь без всякого интереса. Ну, грех сказать, как и к битничеству. Мне кажется, что журналистика должна… Конечно, она должна описывать и себя тоже, и субъективные реакции тоже, но прежде всего какое-то «мясо жизни» там должно присутствовать и в менее субъективном преломлении. Я же советский человек, я воспитан на журналистике Курта Вальдхайма, например, или Арта Бухвальда, или Евгения Богата.

Оэ Кэндзабуро — хороший писатель, но скучноватый. Футболок с писателями у меня довольно много. Просто Хэм и По — это самые удобные футболки.

Есть у меня футболка и с собой — мне ее подарили. Но в ней я стараюсь не ходить. Что-то как-то нескромно получается. Футболка с вомбатом очаровательна. Может быть, с вомбатом приду, а так подумаю. Есть у меня футболка с Германом Мелвиллом. Наверное, надо будет в ней прийти. С Моби Диком.

Понимаете, они же покупаются не по принципу любви к писателям. Так бы я купил Ги ди Мопассана, наверное, или Труменом Капоте. С Александром Пушкиным — охотно. С Францем Кафкой у меня есть футболка. Но они покупаются по принципу комфортности. Если она удобная, если…

Это не концепция, это довольно распространенный взгляд, еще Иваном Буниным выраженный: женщиной называется существо, живущее рядом с человеком. Это, конечно, довольно мачистский взгляд, но если говорить серьезно, то вот эта теория, что женщины с Марса, а мужчины с Венеры, что это два разных биологических вида, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и с места они не сойдут, или, как было в замечательном стихотворении Орлуши (естественно, перефразируя): «Он есть он, она есть она, и с места они не сойдут, но если надо будет, всегда друг друга найдут». Вы там легко подставите рифму. Кстати, гениальное лирическое стихотворение.

Мне кажется, действительно это два разных типа людей.…

Восторженно. Это один из трёх сегодня, мне кажется, крупных политических журналистов (Каныгин, Колесников из «Коммерсанта» и Латынина), которые реально влияют на судьбы России и которые реально знают, что происходит в стране. Кашина я тоже очень люблю, конечно, особенно как гениального, по-моему, репортёра, просто непревзойдённого.

Я не думаю, что какой-то кризис метанарративов в действительности имел место. Вот говорят ещё, что постмодерн — это кризис бинарных оппозиций, снятие бинарных оппозиций. Усталость от метанарративов — это понятно всем. От глобальных, чтобы не употреблять умного слова «метанарратив», от глобальных исторических процессов. Определенная усталость человечества, определенное вырождение, но это не постмодернизм, это антимодернизм. Это, если угодно, историческая пауза. И литература постмодерна — в сотый раз это говорю — это не более чем освоение трэшевыми технологиями великих идей модерна и великих сюжетов. Поэтому к постмодерну я отношусь не как к окончательной стадии, а как к короткой…

Я не связывал свою судьбу с литературой, она как-то сама связалась. Я ничего другого не умею, кроме литературы и преподавания литературы. Ну, что-то умею — там, водить машину, но этому как раз я научился. Что касается того, чтобы кардинально сменить. Честно вам скажу, Саша, я всю жизнь мечтал снимать кино. И в возрасте примерно от 8 до 30 лет мне казалось, что я могу это делать. Мне и сейчас так кажется, но сейчас уже у меня нет сил и нет денег на это. Если бы я снимал, мои фильмы были бы похожи немножко, наверное, на фильмы Марлена Хуциева. Вот я чувствую с ним наибольшее стилистическое родство, так мне кажется. Но это очень высокая планка.