Лекции

Почему вообще вампирская тема стала в мире одной из доминирующих? Сама история с Арнаутом, а до этого еще история с Петаром Благоевичем – это 1725-1726 год. С Пабли Арнаутом (или Арнольдом) история вообще задокументированная, потому что при вскрытии гроба присутствовали люди, официальные лица. И с Благоевичем тоже страшная история, физиологически страшная, когда вампир не просто лежал со свежим цветом лица, а у него эрекция была; некоторые говорят, что этот процесс декомпозиции, растления и тления так шел, но трудно себе представить.

Эти истории прогремели в 1725-1726 годах. Актуальность им придал Байрон, который обладал невероятным чутьем на современность. У него вампирская тема…

Конан Дойл сделал одно фундаментальное открытие о природе готики, о природе страха. Он заметил, что чем дальше друг от друга разнесены семантические «детали» преступления, тем оно страшнее. Когда на месте преступления находят пистолет, это не страшно. А вот когда заячьи уши или детский рисунок в виде пляшущих человечков – это страшно. Тем более что пляшущие человечки – это не что иное, как метафора мироздания. Мы все с точки зрения бога пляшущие человечки. Поэтому не зря он этот шифр выбрал: мы все – пляшущие человечки с точки Господа.

Конечно, никаким традиционном детективом холмсиана не является. Обычно детектив представляет интерес именно потому, что сыщик угадал логику убийцы, сумел…

Я начну именно с этого рассказа, это поздний рассказ, один из предсмертных, когда Грин начал уже, кажется, заглядывать за грань бытия земного. Молодая актриса, с лицом некрасивым, но очаровательным,  нервным (у Грина все красавицы всегда с нервными лицами). Ей года 24, она уже 6 лет на сцене, но до сих пор не выдвинулась в первые ряды, потому что не нашла влиятельного любовника. К ней приходит одетый с иголочки адвокат, распоряжающийся делами. Говорит: «У меня к вам серьезное предложение: вам надо сыграть роль, но не на сцене, а в жизни». Та отвечает: «Да, идет, только не ведите меня в дешевые рестораны, дешевых ресторанов не люблю». Он: «Нет, другую роль. Я хотел бы…

Кафка – это такой австрийский и еврейский вариант Акутагавы и Хармса, главной проблемой которых были отношения с традицией. Японский европеец Акутагава, русский абсурдист Хармс, еврейский выродок-изгой, еврейский модернист Кафка. У всех троих трудные отношения с семьей, у всех троих – наследственное безумие (у Акутагавы – по линии матери, у Хармса – по линии отца), ранняя смерть, прожили все одинаково примерно – по 37, по 39, по 40 лет. И главная проблема – чувство вины. Потому что модернист исходит из двух вещей  – чувства ответственности, он разделяет ответственность за мир. И чувство вины, потому что он всегда предатель традиции, он всегда уходит на новый уровень.

Для Кафки…

Старт русского научного романа, как и старт всей серьезной русской литературы XX века, был дан в 60-е годы века XIX, когда настал настоящий золотой век русской прозы, и когда появились персонажи типа Базарова.

Собственно, бюхнерова «Stoff und Kraft» («Материя и сила»), которую читает Базаров и которую он рекомендует дать Николаю Петровичу — это и есть основа позитивистского мировоззрения, основа такого миросозерцания, при котором в основе всего лежит именно наука.

Это очень важно понимать, когда речь идет о Базарове. Базаров ведь не просто нигилист. Отрицать всё — это скорее задача Ситникова и Кукшиной, которые ничего не понимают. Это скорее задача крикливого Аркадия. Базаров…

Жолковский как-то мне сказал: «За то, что вы прочли всего Золя, вам можно простить то, что вы написали всего Быкова». Золя для меня был всегда не скучным писателем, не социальным писателем, а в большей степени поэтом. Потому что это тот случай, когда натурализм, доведенный до абсурда, переходит в свою противоположность, переходит в поэзию. Некоторые страницы Золя (в «Западне», в «Чреве Парижа», я уже не говорю о «Карьере Ругонов» – моем самом любимом романе). В «Карьере Ругонов» – благоуханная история подростковой любви. Сильвер и Мьетта – это два моих самых любимых героя. И вот эта крестьяночка 13-летняя… Я вообще больше всего люблю «Карьеру Ругонов». «Ругон-Маккары» в целом –…

Джек Лондон – писатель, которого погубил конец века, «трупный яд буржуазной действительности», как про него писали. Он отравлен, конечно, Ницше в огромной степени. Кроме Ницше, на него особо никто не повлиял. Знаете, он в этой смысле симметричен нашему Максиму Горькому. Именно на Горького Джек Лондон похож больше других авторов. Именно потому, что из своего бродяжничества, из своих детских воспоминаний, из своего опыта детского труда и выживания, из становления молодого писателя, который становится модным, он и сделал свою литературу. Как и Горький, он был колоссально ударен ницшеанством. Как и  Горький, он страдал от одного такого довольно распространенного синдрома: он, будучи по…

Это важный для сегодняшнего дня извод научной прозы. Во-вторых, Фрейд если бы и получил Нобелевскую премию (а он был вечный номинант, его, по-моему, тридцать раз номинировали), но он был получил ее, скорее, как Бергсон, то есть как писатель.

Есть такой хитрый ход, когда Нобелевскую премию нельзя дать по основной дисциплине. Кому-то, допустим, идеи Фрейда казались недостаточно доказанными, слишком экзотическими, мало ли… И тогда есть возможность наградить его как писателя, потому что писатель он совершенно исключительный.

Я помню, как в свое время книга «Случай человека-волка» меня захватила. Я уж не говорю о «Толковании сновидений», о «Тотеме и табу». Фрейд – один из немногих…

Кинг написал 55 романов, еще под псевдонимом Ричард Бахман пять, плюс две нон-фикшн книжки, плюс моя особенно любимая и совершенно настольная (я ей пользуюсь во время своих курсов по триллеру) книга очерков и интервью «Secret Windows», «Потаенные окна». Это для меня важная вещь тоже.

Он серьезный и мудрый писатель. однако я расскажу пока только об этой книжке «You Like It Darker», потому что его рассказы лучше, чем его романы, особенно в последнее время. Это такая пестрота, великолепный калейдоскоп. Я не могу сказать, что «Холли» плохой роман. Классный роман, но все-таки последний великий роман Кинга – это «Revival». В нем есть готическое ощущение мистики и ужаса, которое караулит за…

Про Мережковского, наверное, самого любимого моего русского писателя первой половины двадцатого века, очень точно сказал Блок: «Дмитрия Сергеевича все уважают, многие читают, и никто не любит». Это удивительное какое-то дело. Тоже самое было у Леонида Андреева, которого и любили, и ненавидели одинаково пылко. С Мережковским русская литература ещё раз доказала своё удивительное богатство и, я бы сказал, жестокость, пренебрежительность. Потому что такой писатель, как Мережковский, со всем объёмом сделанного им мог бы составить главную гордость любой европейской литературы. В любой европейской стране! Если взять одни только его теоретические произведения, трактат о Толстом и…