Лекции

Конечно, из этой плеяды — Евтушенко, Рождественский, Вознесенский и, условно говоря, Ахмадулина, Матвеева, Мориц, Окуджава,— все, кого записывали в активные шестидесятник или менее активные шестидесятники, или оппозиционные, среди всех них Рождественский мне представляется поэтом, который раньше всех стал вырождаться, раньше всех стал уходить в самоповторы, в декларации, хотя он был талантливый человек.

Что касается Евтушенко. Евтушенко — фигура очень интересная и, конечно, не имеющая аналогов в прежней литературе. У нас каждый — реинкарнация чья-нибудь, но прототипа Евтушенко я не нахожу. Потому что Евтушенко — это чрезвычайно сложная производная сразу нескольких…

Марлен Мартынович Хуциев представляется мне фигурой, равновеликой Тарковскому, и фигурой, находившейся с ним всегда в отношениях довольно сложного то ли соперничества, то ли диалога. Во всяком случае, Хуциев всегда утверждал, что это именно он задумал начать картину с фа-минорной прелюдии Баха, а Тарковский услышал у него во время предварительных набросков будущей «Бесконечности» («Infinitas») и взял эпиграфом к «Солярису». Не знаю, так ли это, но Хуциев снял Тарковского в эпизодической, но важной роли в «Заставе Ильича». Хуциев, как и Тарковский, снял семь с половиной картин, хотя и за гораздо большее время: будем считать за половину «Весну на Заречной улице» и не будем считать…

Конечно, Гумилев — самая прямая инкарнация Лермонтова в русской культуре. И не надо быть большим специалистом по «Мцыри», чтобы увидеть Мцыри в Мике. Этот с мужскими рифмами четырехстопный ямб и некоторое сюжетное, фабульное сходство слишком ярко открывают нам проблему.

Главное же, что Лермонтов, как и Гумилев — такой анти-Киплинг. Киплинг идет на Восток учить. Он несет Востоку Красный Цветок, несет технологии белых, бремя белых. А Лермонтов, как и Гумилев, идет на Восток учиться. В данном случае на Юг, потому что Восток к тому времени уже был цивилизован. К услугам Лермонтова был Кавказ, к услугам Киплинга Индия, а к услугам Гумилева уже только Африка. Уже везде белый человек прошел, и он…

Маканин был одним из главных писателей семидесятых и восьмидесятых годов; и в девяностые сохранял свой уровень, хотя с читателем своим несколько разошелся — скажем, абсурд Маканина стал трагичнее и радикальнее, чем сознание его читателя. В каком-то смысле он предсказал, может быть, нынешние проблемы читателя современного.

Я намеренно не хочу касаться «Асана» — романа, который оказался в его биографии самым скандальным, потому что он вызвал очень острую полемику. Люди, участвовавшие реально в Чеченской войне, не могли Маканину простить, что он, никогда там не бывая, влез об этом писать, и там у него масса фактических неточностей. Я бы, безусловно, занял здесь сторону Маканина, потому…

Я имею право назвать его Лешей, потому что… Он, кстати, долго очень этого добивался от меня, потому что я все время на «вы», и Алексей Алексеевич, и грешным делом, я очень люблю быть на «вы». Но он в какой-то момент, это уже два месяца мы были знакомы, сказал: «Леша, ты. Вот повтори: Леша, ты». Я повторил.

Немногие люди при жизни Дидурова знали ему цену, хотя это были люди первоклассные, в диапазоне от Окуджавы до Ряшенцева. Немногие люди снимали Дидурова и печатали его. Счастье, что Андрей Шемякин снял замечательные два фильма о дидуровском кабаре.

Специфика Дидурова вот в чем. Он был такой московский Вийон, тоже в первом поколении интеллигент, тоже мало проживший, 58 лет…

Если говорить о женских образах у Достоевского — вообще интересно, потому что у Достоевского есть два типа женских образа: они оба по-своему невыносимы, оба они восходят к его женам (или, во всяком случае, к его возлюбленным). Роковая женщина Настасья Филипповна — это, конечно, Аполлинария Суслова, она же Полина в «Игроке», она же Грушенька с теми или иными поправками в «Карамазовых». Это женщина, безусловно, развратная — назовем вещи своими именами,— рано развращенная (что Грушенька, что Настасья Филипповна), трагическая и гибнущая трагически, потому что за будущее Грушеньки я, прямо скажем, не поручусь.

Что касается второго типа, то это тип святости, тип болезненной девочки. Это не…

Этот человек известен весьма эпатажными заявлениями и довольно своеобразным жизненным поведением. И жизнь его, всего-то 40-летняя, 39-летняя,— трагическая жизнь, жизнь непризнанного гения. Хотя сам он субъективно себя чувствовал человеком довольно счастливым, как ни странно, легким, веселым, знаменитым — а слава для Виана не последнее дело, хотя финансово состоятельным он так и не стал, и экранизации книг его, причем не лучших, начались только под конец его. Как раз во время премьеры этой экранизации он и умер, на 50-й, примерно, минуте от сердечного приступа внезапного. Но тем не менее Виана нельзя назвать несчастным. Он трагический персонаж, но персонаж светлый. Когда я слушаю его песни,…

Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.

Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.

Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.

Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.

А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.

Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и…