Кино

Не знаю, я думаю, что я снял бы во-первых,  о приключениях россиянина за границей, но это не было бы связано с евробюрократией, а это было бы связано с обретением новой идентичности.  Я снял бы историю, наверное, современного подростка, который оказывается в трудном классе и пытается в нем завоевать, отвоевать себе место. И я, наверное, снял бы хорошую любовную историю… Я не вижу, к сожалению, любовных историй в современной России в современном кино. Понимаете, всех ведь обычно занимает история гендерной идентичности, которая, по-моему, совсем неинтересна. Людей занимает проблема как совместить, условно говоря, секс и отношения. Как в «Интиме», например: возможен ли секс без…

Я вообще никогда не любил Альмодовара, это мой грех, но его новый фильм я хочу посмотреть, просто потому что мне интересны тенденции, а Альмодовар тенденции отслеживает очень чутко. Я хотя бы смогу судить о том, какие проблемы для сегодняшнего кинематографа актуальны.

Понимаете, азбучную вещь вынужден я сказать, но нас интересуют не жанры сами по себе. Например, жанр триллера нас интересует только потому, что он позволяет заострить в предельно остром и радикальном варианте, рассмотреть моральную проблематику или проблематику, так сказать, верности себе. Потому что триллер, по Лакану, исследует ситуацию, когда происходит подмена: вещь равна себе или не равна себе. Условно говоря,…

Мне очень не нравится, резко не нравится «Мольба» — при том, что это очень красивое и, как сказал Андрей Смирнов, статуарное кино. Мне представляется всё же, что «Мольба» — это скорее такой формальный экзерсис с характерной для тогдашнего кинематографа национального такой некоторой лирической напыщенностью. Особенно это характерно, пожалуй, для замечательного фильма (именно замечательного фильма), тогда же снятого фильма Параджанова «Саят-Нова», более известного как «Цвет граната». Мне кажется, что у Параджанова лучше — просто потому, что формально интереснее. А мне «Мольбу» смотреть довольно скучно, надо сказать. Хотя, правду сказать, мне и «Цвет граната» нелегко давался. Великий…

Краковский, во-первых, написал после этого довольно много. Прожил, если мне память не изменяет, до 2017 года. Он довольно известный писатель. Начинал он с таких классических молодежных повестей, как бы «младший шестидесятник». Их пристанищем стала «Юность», которая посильно продолжала аксеновские традиции, но уже без Аксенова. У Краковского была экранизированная, молодежная, очень стебная повесть «Какая у вас улыбка». Было несколько повестей для научной молодежи. Потом он написал «День творения» – роман, который не столько за крамолу, сколько за формальную изощренность получил звездюлей в советской прессе. Но очень быстро настала Перестройка. Краковский во Владимире жил,…

Понимаете, о бароне Унгерне мы все знаем благодаря замечательным книгам, многократно переиздававшимся, начиная с «Самодержца пустыни», и благодаря Юзефовичу (недавно вышел новый вариант в серии «Жизнь замечательных людей»).

Барон Унгерн как исторический персонаж мне очень не нравится. Я не люблю романтизации этого человека. Я понимаю, почему его романтизируют. Он выглядит таким белым рыцарем. По-моему, он обыкновенный самолюбующийся садист, каких было довольно много, и садическое в нём первично, а убеждения вторичны, садическое просто на уровне физиологии. Мне кажется, что тот же Горенштейн, который написал о нём замечательный сценарий (может быть, полный фактических…

Ну, знаете, устрица обволакивает перламутром острую песчинку. Но далеко не всякий моллюск обладает такой чудесной способностью. И обидно, если он страдает зря.

Я скажу вам честно: да, художнику часто сопутствует, художника часто терзает мания величия, мания преследования, неуверенность в себе. «Он чужд сомнения в себе — сей пытки творческого духа». Есть очень много пыток творческого духа. Алкоголизм, игромания — это частые спутники художества, что говорить? Особенно досадно, если это всё испытывает человек бездарный. Если его комплексы, его мучения, его пренебрежение к окружающим не окуплены никакой великой прозой, или поэзией, или, не знаю, кинематографом. Просто…

Ну, «Любовные похождения блондинки» мне больше всего нравятся у него. Голливудский Форман для меня как-то… ну, трудно сказать, что там появилось, чего я не совсем принимаю, скажем так. Естественно, я очень люблю «Гнездо». Естественно, я люблю «Амадея». Но вот «Черный Петр» и «Любовные похождения блондинки» — это какое-то, кино, что ли, более ироническое, более надменное в каком-то смысле.

Мне кажется, что в его западных картинах стало больше истерики, как «Нож в воде» Поланского, польская его картина, содержала в себе уже почти все, что появилось и в «Отвращении». А «Отвращение» я вообще люблю у него больше всего. Но как бы вот это поле борьбы, умолчаний, оно создавало скрытое напряжение…

Ну слушайте, во-первых, в рамках своей идеологической задачи это хорошее кино. И, конечно, блестящая роль Щукина, который страшно обаятелен. Он играет не того Ленина, который был, а того Ленина, которого должны были любить дети. Что касается величия Ромма, то, конечно, «Девять дней одного года» — крупнейший фильм. Вот мы с Рязанцевой его обсуждали и пришли к выводу, что Баталов-то там неинтересен, а интересен там Смоктуновский.

Понимаете, какая вещь? Считается, что настоящий Ромм — это позднее кино (это «Девять дней одного года» и «Обыкновенный фашизм»), а вот «Убийство на улице Данте» — это провал. Но я считаю, что «Убийство на улице Данте» — это великая картина. Ну, «Мечта», конечно,…

Конечно, жизнь обоих не случайно заканчивается на железной дороге. Я думаю, что тема ухода вообще в русской литературе очень неслучайна, в русском искусстве. И весь поздний Толстой — о необходимости бегства: и «Отец Сергий», и «Хаджи-Мурат». Хаджи-Мурат ведь не может быть ни с Шамилем, ни с Николаем, неслучайно они так запараллелены оба: высокие и абсолютно упоенные собственной внушительностью, абсолютно одинаково озабоченные собственными новыми наложницами, в одном случае Аминат, в другом — вот эта шведка. Оба они совершенно не годятся в покровители и союзники, потому что разделить с ним ответственность Хаджи-Мурат — человек достаточно оригинальный и независимый, и талантливый — не…

Наверное, потому что большинству людей сегодня элементарно нечего сказать. На том уровне, на котором люди поверхностно реагировали сначала, они выскребли все. Для более глубокой аналитики, которой занимался в свое время Янов или сейчас занимается Сонин, для аналитики метафизической, как у Десницкого, людям надо дорасти, воспитать аудиторию. Людей, которые на это способны, очень немного. То, что делает Шамолин, например, профессиональный антрополог. Или профессиональные социологи и экономисты, богословы вроде Баумейстера. Для этого нужно что-то знать. А время многочасовых интервью со светскими персонажами – да, оно прекратилось. Сейчас время такого более глубокого и более…

Нет, ваши ощущения неверны. Я очень любил Дыховичного как человека, очень ценил его как актера, но как режиссера я у него любил только «Копейку». Мне кажется, это единственный его милый и удачный фильм. Моя сентиментальность как-то иначе устроена, моя сексуальность тоже. И «Вдох-выдох» представляется мне картиной неудачной, при выдающихся талантах, режиссерских данных, актерах, которые там участвуют. Дыховичный был очень умный человек. Мое единственное с ним интервью — это была цепочка его афоризмов. Я до сих пор утешаюсь его фразой: «Не бойтесь плагиата: то, что вы задумали, сможете сделать только вы». Если вдуматься, это очень глубоко. И много других у него было замечательных…

Понимаете, в фильме должно быть второе дно. В фильме события должны отбрасывать тень, и эта тень не должна быть, помните, как у Набокова, «нарисована темной полосой для круглоты». Нужен объем. В фильме не может быть одной линии. Линия Шабунина была бы скучна. Нам надо показать и линию жизни Толстого, и линию отношений с отцом Колокольцева, и частично — с забросом, с флэшбеком — биографию Стасюлевича, и историю этого поляка-офицера. Понимаете, чем многогеройней картина, чем плотнее сеть, которую автор плетет из разных линий, тем больше он в эту сеть поймает. Я вообще категорический противник однолинейных вещей.

Знаете, я, когда смотрел картину, мне казалось, что вот и это лишнее, и это…

Нет, конечно. Если брать Генку Шестопала из «Доживем до понедельника», это, скорее, такая цепочка, история фриков. Фрики становятся все более фриковатыми, все более чудовищными. Генка Шестопал, в общем, просто нонконформист, Бессольцева — уже жертва коллективной травли, а Ученик — это уже, в общем, маньяк. Это уже случая mania religiosa. То, что фрики становятся все более невыносимы, а масса все более агрессивна и в каком-то смысле все более отвратительна,— да, этого нельзя не заметить. Но это происходит не потому, что деградирует система образования, а потому, что деградирует общество и людям нечего делать. Понимаете, поляризация в любом обществе — это признак болезни. У меня в «ЖД» была…

Да, очень. Там даже не мысль, там состояние. Великий фильм о кризисе среднего возраста. Великий актёр, что говорить. Мы как-то разговаривали с Кончаловским об этом актере, он сказал, что самый страшный фильм, который он видел,— это «Семь» Финчера. Я согласен. Именно благодаря тому же самому актёру эта картина вылезает на высочайший уровень — при том, что сам сценарий там довольно зауряден.

Этот фильм транслирует не мысль, мысль-то там очень проста: все мы живём, как этот несчастный полковник и его сосед, помешанный на гомосексуализме, мы всё живём в плену своих заблуждений, а реальность совершенно не такова и к этому не сводится. Поэтому эта девочка, которая представляется герою…

Как раз в России он существует: Соломин в «Нови», там есть ещё Нежданов, хотя он немножко другой. Нежданов как раз к концу жизни приходит к пониманию, что «надо дело делать», а вот его народничество было абсолютной иллюзией. Потом есть этот владелец лесопилки в «Обрыве». Есть во втором томе «Мертвых душ» вполне себе положительный Костанжогло — Левин в нем угадывается, не бизнесмен, а хозяин. И вообще во втором томе «Мертвых душ» есть образы пугающе правильных, преуспевающих хозяев. Настолько пугающих, что не приведи Господь такого положительного героя.

Что касается американской или британской, или французской прозы, то не припоминаю я там, действительно, положительного…

Да видите, вас не ждет особенно приятных открытий на этом пути, потому что духовная атмосфера перестройки была не очень приятной. Советский Союз побеждался вещами не самыми приятными. Была свежесть, бодрость и надежда, но было отчаяние и, в общем, глубокое неверие в перспективу.

Главный жанр русской революции — утопия, в том числе космическая. Антиутопии исчислялись так, что хватило бы пальцев одной руки. Это «Мы» Замятина, может быть; платоновские «Впрок» и «Чевенгур», да и все, собственно. А утопии росли как грибы: научные утопии, технократические (как у Беляева), социальные,— полно. Кстати говоря, большинство этих утопий было очень наивно, утопия вообще трудный жанр. Но…

Он не персонаж 30-х. В этом-то и дело, понимаете? Его Миндадзе с Абдрашитовым поймали на старте, ведь отличительная черта Плюмбума — его неспособность испытывать боль. Мы все ждали железных мальчиков — мальчики 30-х годов были железными, а Плюмбум — это мальчик свинцовый, это другая история, гораздо более тяжелый. Обратите внимание, что он неспособен — и Антон Андросов его именно таким и сыграл — ни к каким великим делам: он мальчик-стукач, мальчик-спекулянт, спекулянт на чувствах прежде всего. Он мальчик-манипулятор. Он вовсе не из тех, которые мечтают в Испанию поехать или мировую революцию установить, «мальчики иных веков», которые, значит, «будут плакать ночью о времени большевиков».…

Тогда существовала опасность, как мне представляется. И Абдрашитов и Миндадзе своей обычной чуткостью — и социальной, и философской — эту опасность считали. Существовала опасность появления людей принципиальных, жестких и лишенных сопереживания. Такие люди были. Потом, конечно, так называемая «проклятая свинья жизни», по выражению Стругацких, их стерла. Но страшные мальчики (замечательная роль Руслана Чутко), страшные железные или свинцовые скорее мальчики, которые не чувствовали боли и готовы были в своих разоблачениях пойти до конца, они существовали. О них и Житинский тогда же писал. Помните, у него есть такой образ — «эти новые народовольцы, которые вместо бомб кидают…

Да не было бы Высоцкого в том масштабе, в котором мы его знаем. Он, варясь в этом коллективе, взаимодействуя с Любимовым, Смеховым, Филатовым, взаимодействуя с Шаповаловым, в меньшей степени с Бортником, Дыховичным, Славиной прежде всего,— он же заряжался этим.

Есть полная фонограмма спектакля «Жизнь Галилея», гениальный абсолютно — плачешь, когда это случаешь. Особенно если смотришь фотографии: там же в конце выходили дети и под музыку Шостаковича — столь редкую у него светлую, ликующую музыку — начинали крутить глобусы. Это было шедеврально! Я уж не говорю о том, что телескоп там был источником света, из телескопа бил свет в зрительный зал. Гениальное художественное решение, в духе…

Никогда не забывали заслуги Кончаловского, никогда не забывали то, что его участие в сценарии было во многом определяющим. Дело в том, что Тарковский всегда был соавтором сценария в своих картинах именно потому, что фабула фабулой, а он делал из этого сон. Бергман же сказал, что Тарковский превратил кино в сон, добавлю: «В сон страшный и прекрасный», отсюда элемент триллера и элемент утопии, которая всегда есть в его картинах. Сюжет сна не важен, во сне важно то, что это дырка в другую реальность. «Рублев» придуман процентов на восемьдесят, я думаю, Кончаловским, а снят Тарковским, и с тех пор Кончаловский доказывает ему, как надо было это снимать. Вот «Грех» — это такой еще один ответ,…

Осваивать новые территории. К тому же мне кажется, что никакого постмодерна, строго говоря, нет. И освоение высокой культуры трэшевыми авторами было и будет всегда. Понимаете, сначала, условно говоря, символисты пишут великую прозу, потом появляется Вербицкая и пишет «Ключи счастья». Сначала, условно говоря, Грин пишет свою фантастику, а потом масса таких квазиромантиков тиражируют его образы и выпускают в «мыло» «Алые паруса». Это нормальная вещь.

Так и сегодня, с одной стороны, какие-то авангардистские поиски предпринимают американские литераторы, достаточно серьезные, а это постепенно становится достоянием беллетристов. Это неизбежная вещь. Кстати говоря, в советской,…

Миша, не элита там выведена. Я вообще не очень люблю фильм «Сало». Как говорил Арцимович: «Наука есть удовлетворение частного любопытства за общественный счет». Так вот, мне кажется, здесь имело место какое-то не очень чистоплотное утоление частной похоти за общественный счет. Попытка снять фильм о фашизме — и за этот счет снять такую эротическую картину, возбудить собственную похоть. Мне показалось, что это довольно, как бы сказать, примитивная картина. Новодворская считала ее гениальной. Мне Пазолини нравится больше в «Мама Рома» или в «РоГоПаГе», но совсем не в этом произведении. Оно мне кажется спекулятивным, совсем не честным, и то, что оно фактически привело его к гибели,— в этом есть…

Галина Щербакова когда-то замечательно сказала: «Интересно, когда герой остается жив. Для меня герой «Вам и не снилось…» гибнет. Но потом я поняла: интересно, как они будут жить среди этих людей дальше. Всегда интересно продлить. Как Горький, который все классические сюжеты поворачивает на еще один поворот винта. «Челкаш» кончается три раза, и даже эта концовка не выглядит окончательной. Мне кажется, всегда надо довернуть. И мне интересно, чтобы Макаров остался жив. Конечно, очевидно то, что он не гибнет. Там лучшая сцена — и Хотиненко с архитектурным мышлением решил ее очень точно визуально,— где он показывает пистолету фотографии близких, наводит на эти фотографии пистолет. Для меня это…

Лучшим объективно я считаю «Брата», хотя я его не люблю. Но если рассмотреть его как «Мертвеца», он лучший. Другое дело, что он приводит к «Брату-2, но финал «Брата» — песенка «У холма нет вершины» — расставляет все акценты довольно правильно. Самый сильный фильм, конечно, «Груз-200», и самый точный. Просто самый изобретательный. Это такой маньяческий триллер, снятый Балабановым. Балабанов очень интересно преломлял все жанры: «Жмурки» — это черная комедия по Балабанову, «Мне не больно» — это мелодрама по Балабанову, а «Брат» — это балабановский боевик, а «Замок» — это балабановская экранизация, «Счастливые дни» — это балабановский артхаус. Его лучший фильм не снятый — это «Река», «Река»…

Лучшее, что написано о Мэрилин Монро, как мне кажется,— это очерк Трумена Капоте. Вот там — вся мера их общей неприспособленности к жизни, такой дружбы двух одиноких фриков, которым, в общем, не о чем говорить, потому что все их контакты с внешним миром затруднены, и это описано. Мне кажется, что в случае Мэрилин Монро ей банально не хватало интеллекта, чтобы справиться с вызовами собственной биографии. Для того чтобы быть красавицей, к тому же красавицей востребованной, для того чтобы быть сексуальным идолом (как она сама писала — «немного вещью»), нужен такой интеллект, как у Шэрон Стоун, а у неё он, по-моему, зашкаливает. У неё показатель IQ такой, который не всякому университетскому профессору…