Литература

Я никогда не считал Шестова крупным философом. Мне кажется, что «Апофеоз беспочвенности» как раз полон догматического мышления, и там всё довольно тривиально. Но есть там и ценные мысли. Там высказана здравая мысль о том, что крупная натура, сознавая свой недостаток, начинает в конце концов понимать, позиционировать его как достоинство, потому что если он непобедим, надо его принять, признать и до некоторой степени апологетизировать. То есть, если вы не можете чего-то победить — попробуйте это возглавить.

Эта шестовская мысль довольно глубока, но она касается, скорее всего, писателей, прежде всего, потому что когда русский писатель берётся за искоренение своего недостатка, он…

«Обломов» был начат как борьба с собственной прокрастинацией, которая действительно была Гончарову в известном смысле свойственна. Достаточно вспомнить, что он первый роман писал четыре года, второй — десять лет, даже больше, а третий — двадцать, и закончил, когда он уже был никому не нужен, и абсолютно измотал его. Попробуйте читать «Обрыв» и обратите внимание, что при наличии некоторых, безусловно, очень сильных сцен, которые, как костяк, удерживают всё-таки книгу, в целом она дико многословна, скучна, и как-то чувствуешь, что написано по обязанности, без вдохновения.

Точно так же и все действия Обломова, предпринимаемые в борьбе с той же прокрастинацией. Прокрастинация — как вы…

Проблема в том, что вообще в литературе — ну, возьмите там эпизод с ребенком, с мальчиком из гриновского «Крысолова» (я всегда его детям цитирую, просто как образчик триллерного мастерства),— всегда, где появляются дети, возникает известная многослойность повествования. Это же касается, кстати говоря, рассказа Горького «Страсти-мордасти», это касается моего любимого кинговского рассказа «Крауч-Энд», где настоящий ужас начинается с появления однорукого мальчика и девочки с крысиными косичками. Это не спойлер, просто если кто не читал…

Я, кстати, намерен именно этот рассказ Кинга, ну и ещё «Morality», разбирать с детьми вот в этой своей маленькой такой литературной школе «Быков и…

Нет, абсолютно не поверхностно. Именно с этим романом она корреспондирует напрямую. Потому что «Revival» — это роман готический. Я всегда об этом говорил: единственный по-настоящему готический роман Кинга. Абсолютно мрачный, говорящий о том, что изнанка мира гораздо мрачнее лицевой стороны. Что жизнь, как бы она ни была трудна, всего лишь только щель между двумя беспросветными темнотами.

У Летт очень мрачное мировоззрение. У нее есть сильная, мрачная, в лучшем смысле готическая проза. И с «Revival» она, конечно, напрямую корреспондирует. Мысль об электричестве и вообще о модерне действительно открывает путь для чудовищ.

Понимаете, она же очень много думает. Она задает себе…

Нет, ну что вы? Что вы называете «великим народом»? Есть малые народы, которые дали великих писателей. Ну, скажем, Абхазия, которая породила Искандера. Или, чтобы не вспоминать его так часто, скажем, исландцы со своим Халлдором Лакснессом. Я просто думаю, что великая страна должна быть, страна должна быть масштабная: великие страсти, бурная история, богатый этический кодекс. Страна должна быть интересной, чтобы породить большого писателя. Вот для меня, мне кажется, ключевое слово в истории, в литературе — это «интересно». Бог создал мир, чтобы было интересно ему.

Что касается Томаса Вулфа. Ну, для меня это один из крупнейших американских прозаиков, хотя тоже в полном виде…

Понимаете, вам просто трудно поверить — как хорошему человеку,— что можно завербовать любого. Он завербованный агент, и, кстати говоря, Муля Гуревич, возлюбленный Али Эфрон, по всей вероятности, имел некоторое отношение к органам, иначе ему бы не разрешили поездки. Я сначала это придумал, а потом нашел этому некие косвенные подтверждения в мемуарах. Да, Гордон завербован; я не скажу, что он штатный сотрудник, но он осведомитель. Я понимаю, что вам трудно это признать, но он вообще не очень хороший человек. В «Июне» хороших людей не так много, разве что, пожалуй, одна Аля.

Не глупости. Это такой особый ум. Как говорила Майя Туровская, он был человек мистический — ему ум в нашем понимании не нужен.

Мне неважно. Да, действительно, все разговоры в «Жертвоприношении» скучны. Но эти разговоры играют роль фона. Они и должны быть скучны и глупы, потому что он от этих разговоров сбежал. Они ему омерзительны, и он пытается свою жизнь освободить от этих оболочек. Поэтому и поджигает собственный дом. Конечно, гениальность текста — вернее, значительность автора — всегда важнее качества текста.

Я читал эту вещь в переводе, и у меня не возникло желания прочитать её в оригинале. Вот когда-то у меня не было вариантов прочесть трилогию Толкиена, кроме как по-английски, пришлось её читать по-английски. А «Хроники Нарнии»… ой, хорошую можно написать книгу «Хроники армии»… мне кажется, это не тот вариант, который заставляет читать Льюиса в оригинале. По-моему, это довольно примитивнее сочинение. Я как раз о «Хрониках Нарнии» совсем недавно имел довольно упорный спор и пытался доказать, что мне там не нравится. Это очень примитивно, по-моему. Там есть замечательные куски с этим львом, но в принципе, это какое-то очень инфантильное и схематичное сочинение. Так мне показалось. Равно как и…

На самом деле, это был не совсем дуэт. Все-таки этот роман писал Панас Мирный, а его брат — не помню, сводный, или родной — все-таки правил этот роман и добавлял какую-то информацию. Это очень талантливый роман. И читать его, безусловно, надо. Но все-таки Панас Мирный — это такой критический реалист XIX столетия, и что «Гулящая», что «Ревут волы…» — это романы довольно традиционные. Мне кажется, украинская литература всегда была мифологичной, сказочной, как Гоголь ее задумал, и в этом ее величие. Социальный реализм украинской литературе не удается, она летает выше. Поэтому элемент мифа есть и у Гончара в «Соборе», он есть и в метафизической поэзии Бажана, и в прозе Коцюбинского. Мне кажется, что…

Бертолуччи под растленностью понимает нечто другое. Туровская, говоря о растленности, имела в виду именно безыдейность, неспособность гибнуть за идею. Я тоже считаю, что фашизм не имеет идеологической составляющей. Так что Бертолуччи с нами вполне согласен, он говорит о корысти, а не об идеях. Другое дело, что эта корысть нематериального свойства; настоящая корысть не в том, чтобы принадлежать к богатым, а она в том, чтобы принадлежать к большинству, чтобы чувствовать себя силой, частицей, чувствовать себя принадлежащей к вектору. А материальная обеспеченность — это далеко не всегда принадлежность к силе. Скажу больше, это чаще всего обездоленность.

Ну, намек здесь на то, что она умерла от чего-то грязного, неприличного. Она могла умереть от неприличной болезни, а вовсе не от горловой ангины. А могла умереть, да, от прерывания беременности. Там прямого намека нет, разные есть версии. Но тут же, понимаете, у Толстого отрицательные герои как-то исчезают из повествования, не любимые Толстым. Отрицательные — это школьная формулировка. Ну, не любимые Толстым. Они исчезают из повествования бесследно и без объяснения причин. Ну вот надоело! Мы ж не знаем, как умирает Анатоль. У Анатоля отняли ногу. «Князя Андрея ты видел, простил ему». У Анатоля ещё есть силы сказать: «Покажите мне ее». Но мы не знаем, выжил он после ампутации или…

Если посмотрите на сказки Андерсена, например, на «Красные башмаки» или на «Ледяную деву» — на серьезные андерсеновские сказки, вы обратите внимание на то, что они гораздо жесточе, чем многие взрослые тогдашние сочинения. У ребенка есть определённый запас прочности, запас бодрости, некоторая повышенная сопротивляемость. Ну что вы хотите? Они действительно — дети — не очень склонны жалеть других, потому что такого драматического опыта жизни у них, слава богу, нет. Да, до них труднее достучаться. Именно поэтому готика — это жанр детства человечества. Я, например, думаю, что в подростковый возраст человечество вступило с романтизмом.

У меня была лекция про «Замок Отранто», «Монаха»…

Понимаете, Мария Петровых — одна из самых очаровательных людей в русской литературе, из самых привлекательных, поэтому Мандельштама, например, так завораживала её тихо и напряжённо живущая тайная личность, её негромкая (простите за штамп), но необычайно трогательная красота. Петровых — человек абсолютного вкуса. Может быть, поэту иногда вкус вредит. Из её стихов я больше всего люблю «Черту горизонта». Любовная её лирика кажется мне всё-таки несколько тривиальной.

А то, что Ахматова называла её стихи «Назначь мне свиданье на этом свете» лучшим любовным стихотворением XX века? Так она и «Турчанку» мандельштамовскую называла лучшим любовным стихотворением. Кстати, «Турчанка»…

Идеи гностицизма близки, в частности, идея о том, что человек и его дух отдельно, а мир отдельно. Если подробно не распространяться, грубо говоря, что бог не отвечает за некоторые стихийные явления. А вот идея насчет Филипа Дика, и что там у Филипа Дика было насчет гностицизма… Я недостаточно знаю его творчество и никогда не мог заставить себя его полюбить. Мне очень стыдно. Я знаю, что «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» — это этапный роман для мировой фантастики. Но как-то не трогает совсем.

Блюмкин не похож. Конечно, у Бендера есть какие-то черты Блюмкина, но Блюмкин все-таки убийца, похваляющийся тем, что он может расстрелять, помахивающий пачкой расстрелянных ордеров, Мандельштам у него вырывает и рвет в клочки эти ордера,— истинный поступок поэта. А потом прячется от него по всей России, в Тифлис уезжает. Блюмкин — не пример Бендера. Бендер же, скорее, не любит насилия, Бендер входит в жестоковыйные миры отца, как и Беня Крик, с намерением договариваться, а не убивать. Блюмкин находил некоторую радость в терроре. В нем был авантюризм, но ещё больше в нем было жестокости, какой-то тупости, мне кажется. Вот Блюмкин — один из нелюбимых мной персонажей. А то, что он любил Гумилева,…

Меня не в этом упрекнул слушатель. Там фильм действительно называется «Боулинг для Коломбины», потому что убийцы (формально это потом не подтвердилось) перед убийством играли с утра в боулинг. Но это включает в себя огромный семантический ореол. Это и «bowl» (в значении «чаша») для Коломбины, и «bowling» в значении катиться вниз, потому что катится вниз американское общество, и «bulling» дя Коломбины, потому что к буллингу свелась в результате проблема, буллингу — то есть к травле они подвергались. И «boiling» вокруг Коломбины, то есть кипение, условно говоря, бурление говн вокруг этой ситуации. Это название с большим семантическим ореолом. И в том, чтобы назвать эту картину «Буллингом для…

Видите ли, насчет Генри Джеймса я готов признать скорее бедность своего вкуса и какую-то неразвитость. Но боюсь, что я мог бы повторить суждение Джека Лондона: «Черт побери, кто бы мне объяснил, что здесь происходит?!» — когда он отшвырнул книгу, не дочитавши десятую страницу, и бросил её прямо в стену.

Генри Джеймс написал, на мой взгляд, одно гениальное произведение. Легко догадаться, что это повесть «Поворот винта». Это первое произведение с так называемым ненадежным рассказчиком, где мы, воспринимая события глазами безумной, по мнению автора, гувернантки, готовы уже заподозрить существование призраков. Я должен вам признаться, что я стою на стороне и вообще на точке…

Ну, видите ли, была мне всегда была интересна личность Итало Кальвино в связи с одним романом — «Если однажды зимней ночью путник». Интересна она мне была в связи с тем, что там стартовый замысел довольно похож на замысел «Квартала», но он ушел в совершенно другую сторону. И в результате книга, главным героем которой является читатель, осталась ненаписанной. Хотя как раз сейчас английские переводчики «Квартала» меня спрашивали в этой связи: как я отношусь к Итало Кальвино? На меня совершенно не повлияла эта книга, потому что я её прочел уже тогда, когда «Квартал» был придуман. Прочел специально для того, чтобы проверить, нет ли совпадений. Совпадений нет.

Потому что Итало Кальвино, с самого…

Во-первых, книга начинается не с этого. Саша Панкратов успевает ещё побыть на свободе и поучаствовать в судах над другими, которых он пытается защищать. И Саша Панкратов как раз, он очень точно задает modus operandi в этих условиях: ни в коем случае нельзя присоединяться к большинству, даже если тебе это гарантирует безопасность, потому что ничто не гарантирует ее. Лучше… Вот в условиях, когда «все тасуются, как колода карт», как называл это Пастернак, лучше вести себя по-человечески, потому что выгодоприобретателя здесь нет. Но, конечно, аналогий множество с сегодняшним временем.

Я даже в общем рекомендую вам свою давнюю статью, посвященную очередному там юбилею…

Да запросто. Кстати говоря, у Татьяны Толстой в рассказе «Сюжет» была довольно интересная версия о старом Пушкине. Есть общая точка зрения, что старый Пушкин пошел бы путем Вяземского и стал бы с годами отъявленным, озлобленным консерватором,— нет, это не так. Дело в том, что Пушкин был менее либералом, чем Вяземский в молодости (Вяземский резко осудил «Клеветникам России») и стал бы меньшим консерватором в старости. Пушкин был умнее Вяземского и талантливее. И к друзьям своим относился трезво, скептически, хотя они и обижались. Пушкину ничто не мешало весьма остро критиковать стихи Вяземского и критиковать пьесу Грибоедова. Не было в этом зависти. Это было товарищеское понимание и довольно…

Помилуйте, какой он нудный? 310 страниц, у Камю все романы очень короткие. Я говорил о нем применительно к лекции — «Пандемия в литературе». У нас есть такое решение с Сашей Яковлевой, которая ведет программу «Нобель»: мы сделаем с ней дистанционный эфир очередной про Камю, и, конечно, будем говорить про «Чуму».

«Чума» — лучший роман Камю, безусловно. Может быть, это особенность моего вкуса, я очень не люблю «Постороннего». Собственно говоря, Камю в наименьшей степени писатель; Камю — мыслитель. Конечно, он художник, но художник кьеркегоровского склада, теоретизирующего. Как Бергсон, в конце концов, тоже получивший «Нобеля» по литературе. И конечно, высшая точка его карьеры — это,…

Боже упаси! Зачем же так плоско это трактовать? Происки компетентных органов лишь одно из проявлений гомеостатического мироздания. Гомеостатическое мироздание, на самом деле, проявляется во всем, что вам мешает работать. И первая примета, что вы попали на золотую жилу,— это когда появляется миллион обстоятельств, которые мешают вам эту жилу разрабатывать. Пустая порода никогда не сопровождается такими явлением.

Маляновские луночки — это великое открытие, поэтому Малянову не дают их разрабатывать, подбрасывая ему то бабу, то мальчика, который его шантажирует, то друзей, не вовремя появившихся. Все в таком заговоре, и не надо думать, что все в мире решает Путин или все в мире решает…

Антикоммунист — это такое догматическое узкое определение, которое никаким образом Высоцкого не исчерпывает. Если говорить более широко, был ли Высоцкий антисоветчиком? Конечно, нет.

И больше вам скажу: для большинства советских людей, для 90%, а может быть, для 99% антисоветизм не был актуальной частью повестки и не был вообще актуален. Потому что советская власть казалась бесконечной. Она не казалась смертной. Поэтому быть антисоветчиком значило отрицать реальность как таковую, значило допускать возможность несоветского существования России. А такую возможность допускали в начале 80-х, в 70-е только фантасты и утописты.

Было совершенно очевидно, что советская…

Надо начинать с шедевров, и ими же, может быть, и ограничиться. Я бы начал с «Ночь нежна», потому что «Великий Гэтсби» очень трудная книга, она такой своеобразный двойник «Зависти» Олеши, а «Зависть» должен читать очень опытный читатель, уже понимающий, как эта ткань сплетена. Поэтому лучше начинать с «Ночь нежна», как я в свое время ее читал — в Артеке я ее читал, на пляже, поэтому легко мне было представить, что я где-нибудь там на Ривьере. Это вообще такая курортная книга, книга Золотого века, хотя уже со всей горечью последующей. «Ночь нежна», «Tender is the Night» я люблю больше всего. «Великий Гэтсби» — это настолько очаровательный роман, такой гениальный, легкий, играющий, такой умный, такой…