Гадюка

Поскольку у меня сегодня поменьше времени на Алексея Толстого (он сегодня тема лекции), я начну о нем говорить заранее. Алексей Н. Толстой свой пиковый писательский период переживал в 20-е годы, более того, в их первой половине, когда он попал под эпоху, соответствующую его темпераменту. Разговоры о том, что ему соответствовал здравый, простой, народный реализм и что он как бы отстаивал норму среди перверсий Серебряного века, – он, может быть, норму эту любил, но сам ее не выражал отнюдь. Чувство, что он возрождал традиционный реализм среди «Подземной клюквы» (как называлась у него «Бродячая собака» в «Егоре Обозове»)… Понимаете, Егор Обозов не зря был влюблен в роковую женщину Серебряного века,…

Ничего странного, он абсолютно укладывается в эту теорию, и Иванов — один из тех, кто нащупывает этот метасюжет, и один из фундаментальных пунктов этого сюжета — вечная невеста, вечная девственница. И это ещё раз подчеркивает глубочайшее, почти сходство Иванова с Алексеем Н. Толстым, его, кстати, одним из любимы писателей.

Алексей Толстой написал своего «Петра Первого» — роман, очень похожий на Петра, «Тобол», а до этого свое «Хмурое утро» — «Ненастье». Это замечательное совпадение, но как раз образ вечной девственницы, которую никто не может сделать женщиной — это восходит к толстовской «Гадюке». И, конечно,— я, кстати, подробно этот элемент метасюжета в статье к сборнику «Маруся…

Да в том-то и проблема, что они не перерождались. Мартин Иден остался таким же, каким он был. Он получил всё, чего хотел, и вдруг оказалось, что он хотел не этого. Потому что Мартин Иден хотел величия, а получил славу. Он хотел быть гениальным писателем, а гениальным писателем не стал — стал хорошим. И понял, что он этого не хочет. И он совсем не переродился. Он остался тем же моряком, которому нравится Суинберн.

А что касается Гадюки, то она как раз не переродилась. Она такой кристалл, понимаете, как Мусульманин у Золотухи и Хотиненко, который именно кристаллик соли в абсолютно аморфной болотистой среде. Это человек с острыми гранями. Так и здесь. Гадюка, она же Оленька, не может стать прежней. Но…

Первая часть — это совершенно замечательное произведение. Вторая — уже очень сильно испорченная и повторами, и плоскостью, и идеологическим заданием. Ну а «Хмурое утро» — это вообще уже текст, в котором Алексея Толстого почти не видно. Того «таланта с острой усмешечкой», как называл его Горький, уже там практически нельзя различить. Он пережил, на мой взгляд, некоторый ренессанс во время войны, когда появились «Рассказы Ивана Сударева» (и не только «Русский характер», а многие).

Но в целом мне кажется, что «Хождение по мукам» — это книга, к которой можно было относиться всерьез, просто когда ничего другого не было. Я и «Петра Первого» не люблю. Мне кажется, что это очень такой…

Знаете, я много раз цитировал ответ моего американского студента, когда я его спросил… Я вообще спросил группу: «Вот представьте себе, что есть люди, которые соблюдают абсолютно все внешние требования, а внутренне никогда не лояльны: рассказывают анекдоты, хохмят, не соблюдают законов. Это особая степень свободы или особая степень рабства?» И вот мальчик этот, который сейчас, кстати, работает в Казахстане и изучает там местный менталитет, сказал: «These things in Russia are not mutually exclusive» («В России эти вещи не взаимоисключающие», если грубо переводить).

Конечно, русская свобода — это особая форма рабства, но самая независимая, самая весёлая, самая такая independent.…