Мне лично объяснял Борис Натанович, что «Стажеры» — вещь переломная. Впервые оказывается, что в мире Полдня не все хорошо. И это «не все хорошо» происходит не просто от технологических катастроф, как, скажем, в «Далекой Радуге» или в «Стажерах», а иногда, как, скажем, в «Полдне, XXI век», это происходит от любви несчастной. То есть мир Стругацких, начиная с третьей, с четвертой вещи (да, по большому счету, еще с рассказа «Забытый эксперимент» из «Шести спичек») становится неуютным, это довольно важная черта.

Понятно, что «Довод» («Tenet») отсылает, формально говоря, к людям, живущим задом наперед, то есть к последней части «Понедельника…». Но мне представляется, что Нолан, конечно, не читал Стругацких, не мог читать, был от этого крайне далек. Просто дело в том, что Стругацкие обладали уникальным чутьем даже не на главные проблемы эпохи, а на свежие фантастические идеи, то есть что может случиться. Роман или цикл романов: проблема воспитания, проблема существования во времени и обратного существования, проблемы эсхатологические. «На последнем берегу» они вцепились в нее, и из этого фильма сделали «Далекую Радугу». Так что здесь все не так просто. Это не влияние, это просто Нолану тоже присуще…

Ну, будущее произведение — это результат прошедшего времени, результат многочисленных прочтений. Текст, создаваемый сейчас, он не имеет ещё ауры читательского восприятия, но зато в нем сохранился такой жар рук творца, то, что у того же Пастернака: «Ты держишь меня, как изделье, и прячешь, как в перстень, в футляр».

Что Мережковский понимал под культурой? Это объяснить не сложно. Мережковский понимал под ней сотворчество, соучастие в работе творца. Ну как бы три этапа развития человечества: первый, когда человечеству, совсем ещё ходящему на помочах, дается закон; второй, когда ему провозглашается милосердие, которое выше закона, и ирония, которая есть в Евангелие; а…