Магический реализм, или м-реализм, как назвал его Миша Назаренко в Киеве, применительно к творчеству Марины и Сергея Дяченок… Мне кажется, разница в том, что фантастика решает прикладные задачи, а магический реализм — это тот же реализм, позволяющий себе некоторые допущения. То есть если задачей фантастики могут быть и футурологическими, и социальными, и философскими, то задачи магического реализма прежде всего в психологическом прорыве, или изобразительная мощь такая. То есть задачи прежде всего эстетические у магического реализма, у фантастики они более прикладные, хотя то, что делали Стругацкие, я бы не назвал магическим реализмом, кроме, может быть, «Отягощенным злом», почему — не…

Что касается начинающего автора и как ему стать известным. Вы не поверите, сколько таких писем! Я вам клянусь, сегодня такой запрос на новых авторов! Сегодня такое внимание к ним и такой интерес к ним, что если вы напишете что-то стоящее, мимо вас не пройдут. Вся проблема в том, чтобы это стоящее, это новое и небывалое написать. Действительно, напишите то, чего ещё не было.

Заявить о себе можно во многих вариантах. Размещайте в интернете, обращайтесь к классикам, к тем из них, кто вам близок, и показывайте им. Они всегда читают и никогда не отказывают, большинство, тот же Водолазкин. Вопрос не в том, как стать известным, а в том, как сегодня написать текст, который сегодня станет важным для всех.…

В плане стиля больше всего у Набокова училась, и это абсолютно не скрывает, Ольга Славникова. Шишкин совсем не набоковец, не набоковианин. Я думаю, что он любит Набокова, не любит его так же, как Вальзера, например, или как Дюрренматта — как любого крупного писателя ХХ столетия, но совершенно не чувствует к нему психологической близости.

Разве что, может быть, в том аспекте, что Набоков (возьмите «Signs and Symbols», например) очень остро и болезненно воспринимает трагизм мира. Так же и Шишкин во «Взятии Измаила», в «Венерином волосе» как бы ведет беспрерывную тяжбу, беспрерывный судебный процесс против мира, в котором столько жестокости, столько мерзости. Вот это может быть у него…

Нет, никогда. Потому что перед Водолазкиным стоит серьезная проблема, это не поп-проблема. Его могут пытаться завербовать в поп-культуру, но вот уже по «Оправданию острова» понятно. Водолазкин всю жизнь решает одну проблему: попытаться изобразить синхронность всех событий в истории, снять категорию времени вообще. Это очень серьезная проблема. Показать синхронность существования всех великих явлений в культуре, иллюзорность времени. Знаменитые этим пластиковые бутылки — просто самый наглядный пример. «Лавр» — это вообще роман о разных способах, о разных изводах существования русской души, которым совершенно не может быть подвергнута опасению, кто бы что бы там не делал. Из Улицкой…

«Брисбен» не вызвал у меня живого ответа, живой реакции такой. Там не было ничего, что бы как-то соотносилось с моим опытом. Но абстрактно говоря, это хорошо написанная вещь. И потом, автор решает там какие-то личные задачи. Если мой опыт никак не пересекается с этими личными задачами, это не повод для меня говорить, что это плохо написано. Это написано хорошо, вот ему понадобилось написать такую книгу. Разумеется, «Лавр» был гораздо ярче, гораздо веселее, гораздо оригинальнее. Но нельзя требовать от автора, чтобы он выпускал opus magnum каждые два года.

Это роман, который потому произвёл такое сильное впечатление, что он обладает важной сегодня чертой — такой амбивалентностью пресловутой, его каждый понимает по-своему. Мне в этом романе видится очень важный архетип русского жития: какое житие в России можно признать успешным? Это роман о русской праведности, и поэтому там эти пресловутые пластиковые бутылки из-под снега. Там много смешного, милого хулиганства. Это очаровательно совершенно. Кстати, не хулиганством ценна эта книга. Кстати, у Мединского в «Стене» тоже есть очень смешные приветы современности: «Двадцать пятое — первый день!» — и так далее. Поиграть с постмодерном — это всегда милое дело.

Но роман «Лавр» не про это.…

Ну, шока нет эстетического, понимаете. Ну, она хорошая книга, но она не открыла мне ничего того, что я бы до этого не знал или не догадывался. Она очень интересно построена, она местами очень остроумна, но вот шока я не испытал.

Я тут недавно, кстати, перечитывал прозу Валерия Попова, который мне всегда представлялся очень крупным автором,— и тоже меня что-то разочаровало. Но от каких-то вещей я всё равно вздрагиваю. Вот я перечёл сборник «Любовь тигра», который прошёл почти незамеченным в разгар перестройки. И какие-то вещи там до сих пор как током ударяют — ну, рассказ «Божья помощь», например. Он такой простой, но просто до слёз. Вот в Попове есть те «кванты истины», как это называли Вайль и…

Я только сегодня дочитал книгу. Мне кажется, она должна как-то во мне уложиться. Мне пока нравится одно — что эта книга совсем другая, что наработки «Лавра» не продолжаются, что автор не едет на готовом успехе. Вот это меня восхищает. И там есть несколько кусков выдающейся художественной силы. И достигается это не за счёт шокирующих подробностей или за счёт внезапных ходов сюжета, а за счёт чисто языковых средств — неуловимых сломов языка. Очень филологичный роман. Я просто очень люблю Водолазкина самого как человека, как явление. Здесь я пристрастен.