Что вы можете сказать о творчестве Константина Вагинова?

Ира, советская литература не производила особенно симпатичных героев. Герой советской литературы был, как правило, человеком действия и при этом человеком довольно плоским. Можно ли называть Стругацких советской литературой? Мне очень нравится Горбовский, Быков или мне чрезвычайно симпатичны люди Полудня в целом, но, конечно, не Румата Эсторский. Сложно все.

В советской литературе мне интересен, как правило, интеллигентный герой на распутье. Сережа из «Жизни и судьбы» и «За правое дело» Гроссмана, причем в «За правое дело» больше Сережи, поэтому и роман мне больше нравится. Мне интересен Володя из «Дня второго» Эренбурга, Трубачевский из каверинского «Исполнения желания».…

Введенского я считаю огромным поэтом. Вот Михаил Мейлах – главный, вероятно, знаток и публикатор Введенского (наряду с Герасимовой). ОБЭРИУ – последний всплеск Серебряного века, последнее великое литературное течение русского модерна, уже несущее, конечно, определенные черты вырождения и самопародии. Но все равно оно гениальное.

Роскина о Заболоцком оставила гениальные мемуары именно как о поэте. Поэт Заболоцкий гениальный (думаю, это бесспорно). Введенский не уступает ему, Хармс, я думаю, тоже. Олейников, хотя он меньше успел сделать, тоже замечательное литературное явление.

Конечно, ОБЭРИУ – самые прямые наследники и ученики Хлебникова, но не только. Искусство…

Анна Герасимова, она же Умка — один из моих близких друзей и любимых поэтов.

Умка еще в ранней работе, в своей диссертации «К проблеме смешного в поэтике обэриутов» высказала очень много ценных мыслей. Мне кажется, что Умка — замечательный поэт, а Анна Герасимова — замечательный филолог. Я помню, что я открыл для себя Вагинова, еще тогда будучи с ней на «вы». После одного из концертов с ней разговорился и поразился глубине и точности вещей, которые она говорила о Вагинове.

Конечно, она первоклассный специалист. Но просто она ведет вот такой образ жизни, который для нее более органичен. Но не следует отождествлять лирическую героиню ее песен с глубоко копающей талантливой…

Видите ли, конечно, это совершенно разные явления. Онегин действительно враг Пушкина, действительно «уж не пародия ли он?». Свистонов — это автопортрет в огромной степени. А он и не может быть, так сказать, мёртвеньким, потому что Свистонов, как вы помните, целиком перешёл своё произведение, он в нём растворился — как по замыслу Дэвида Фостера Уоллеса герой по имени Дэвид Фостер Уоллес переходит в свою налоговую контору и растворяется в её безднах. Свистонов действительно мёртвенький, потому что он триггер такой, курок, благодаря которому крутятся действия. Он собирает их всех, он описывает их всех. Он — человек-функция, писатель. А у триггера такого, у курка, у крючка — у него не может быть…

Нет. Если вы прочли «Град обреченный» и он, понятное дело, кажется книгой, вобравшей все влияния. Это очень влиятельная проза и сквозь эту оптику смотришь. Я абсолютно уверен, что Стругацкие если и читали Вагинова, то он не был для них актуален. И Борис Натанович, отвечая на вопросы, никогда не называл его в числе своих любимцев или любимцев брата. Ленинград, конечно, образ Ленинграда, в том числе блокадного, повлиял на «Град обреченный». Полуразрушенный город. Ведь «Град обреченный» — это город, на котором лежит отпечаток нескольких, сменивших друг друга культур. Он строился несколькими поколениями и оставил на себе отпечатки множества земных мод — и красные здания, и город статуй, и вот это…

Нет, конечно, никакого сальеризма, мне кажется, в мемуарах Мариенгофа нет. Мариенгоф — человек гораздо меньшего таланта, хотя «Циник» — выдающийся роман. Я боюсь, беда его была в том, что его таланту просто не дано было развиться, потому что «Циники» написаны в почти отсутствующей в России традиции гротескного, я бы даже сказал — бурлескного романа. Героиня, которая застрелилась и продолжает смертельно раненная есть вишню в шоколаде — действительно такой романтический цинизм. Ольга эта прекрасная. Ни одна экранизация, даже ни одна театральная версия (хотя фильм Дмитрия Месхиева неплох, конечно) не передаёт этого ажурного стиля, в котором так замечательно сочетаются рудименты Серебряного…

Абсурд бессознательно комичен. По крайней мере, комический элемент в абсурде не заложен. Это Анна Герасимова (она же Умка) замечательно показала в своей диссертации «Смешное у обэриутов»). Но на самом деле, конечно, эстетика абсурда не всегда смешна, но всегда оптимистична. Это всегда преобразование реальности, ее преображение, когда вы можете преобразить реальность, вы можете как-то еще победить. Поэтому мне кажется, что абсурд – это не всегда весело, но приятно. Когда вы видите крах привычных связей этого мира.

Бывает трагический абсурд, когда мир уходит у вас из-под контроля. Один из главных приемов современного триллера – это разрушение логики сюжета. «Думаю о том, как все…

В значительной степени это поэма, такой поэтический реализм. У Кинга такое есть. Это не очень ему удается, но он к этому стремится. Это есть в «Парне из Колорадо». Это чувство огромных, пустых пространств, которые и есть, по-моему, главная поэтическая эмоция. То, что остается в поэзии, если убрать из нее сюжет, социальность, перечень вещей, и так далее. Остается чувство огромной, печальной тоски, «божьей тоски», как это называли Ахматова и Гумилев. Вот это и есть в «Темной башне» – чувство огромных, больших и пустых пространств. Вообще, «Темная башня» – хорошая книга, хотя я не разделяю мнение друга моего Вадима Эрлихмана, одного из главных наших по Кингу специалистов, который считает, что…

Я не думаю, что Венцлова влиял в это время. Я думаю, он влиял тогда, когда написан посвященный ему «Литовский ноктюрн». Дело в том, что поздний Бродский – в этом тоже залог его драмы – влиял в основном сам на себя. Он нашел интонацию, искал разные ее грани, ее эксплуатировал и с ней работал.

Я думаю, что время интенсивного роста Бродского – это конец 60-х, времена «Школьной антологии». Когда вместо этого избытка темперамента и страсти появилось ледяное спокойствие, когда избытое темперамента заменился избытком скепсиса. А второй период бурного роста – это период «Урании», 1985-1989 годы. И я не думаю, что это было влияние Венцлова. Венцлова чем мог повлиять как поэт? Мыслью, напряженностью…