Боже упаси! Зачем же так плоско это трактовать? Происки компетентных органов лишь одно из проявлений гомеостатического мироздания. Гомеостатическое мироздание, на самом деле, проявляется во всем, что вам мешает работать. И первая примета, что вы попали на золотую жилу,— это когда появляется миллион обстоятельств, которые мешают вам эту жилу разрабатывать. Пустая порода никогда не сопровождается такими явлением.

Маляновские луночки — это великое открытие, поэтому Малянову не дают их разрабатывать, подбрасывая ему то бабу, то мальчика, который его шантажирует, то друзей, не вовремя появившихся. Все в таком заговоре, и не надо думать, что все в мире решает Путин или все в мире решает…

Конечно, литература ничему не учит. Я постоянно об этом напоминаю. Литература показывает чудо. Нельзя воспитать человека настойчивыми указаниями: «Делай так, не делай сяк». Литература показывает человеку фокусы волшебные. Она делает чудо, и это чудо убеждает человека в том, что он не все знает. Это диктует ему некоторое смирение и некоторое ограничение своего произвола, своего «я». Литература показывает нам, что мы еще не все понимаем. Потому что, к сожалению, человек не воспитывается ни добром, которое часто оборачивается безнаказанностью, ни злом, которое часто оборачивается жестокостью и насилием. Ни садизм, ни избыток доброты ничему не научат. «Нельзя воспитывать…

Знаю очень много и как раз знаю, что он стал бы возвращаться. Возьмите Стругацкого, «Парень из преисподней», где Гаг возвращается на свою планету, отлично понимая, что на Земле лучше. Но он рожден для своего жестокого мира. Обратите внимание на «Гадких лебедей», где последняя фраза именно — «Не забыть бы мне вернуться». Как раз человек, подобно Каштанке, наиболее охотно возвращается на свое пепелище, и это, кстати, очень важная тема для русской литературы. «Не нужен мне берег турецкий». Очень многие персонажи возвращаются на родину, какова бы она ни была. Важно не то, хорошо это или плохо, стокгольмский это синдром или какой-то другой синдром, но возвращение к…

Видите ли, Борис Натанович Стругацкий полагал, что единственная более или менее сбывшаяся антиутопия Стругацких — это «Хищные вещи века». И он даже задумывался: а можно ли её в полном смысле назвать антиутопией? Действительно, у человечества, помните, как говаривал Банев, было не так уж много возможностей выпивать и закусывать quantum satis. Это не худшее занятие для человека и не худшее для него состояние, ну, если мерить от нуля, от минуса, от блокады, условно говоря. Но мне представляется, что и «Хищные вещи», и «О дивный новый мир» Хаксли — они создали антиутопию потребления, а это не главная опасность и не главное наслаждение для человека XX века.

Понимаете, вот что странно? Ведь…

«The Final Circle of Paradise» — это не что иное как «Хищные вещи века», переизданные в Штатах и там пользовавшиеся большим успехом. А такое название — я не знаю, кто его дал, Стругацкие или переводчики. Это вопрос к Андрею Стругацкому, может быть, а может быть, к кому-то из специалистов по творчеству их. Ну, просто потому, что «Хищные вещи века» — цитата из Вознесенского — не была в Штатах никому понятна. И вот они её так назвали.

Наверное, потому, что идея бессмертия сама по себе неутешительна. Идея бессмертия недостаточна. Надо сначала поставить сверхзадачу, а потом думать о сверхчеловеке. Потому что бессмертие приводит к струльдбругу, как он рисовался Свифту. Это сейчас мне хочется думать, что если я проживу 120 лет, мне всё время будет хватать идей, каких-то замечательных замыслов. А может, мне надоест до смерти?

Кстати говоря, великий мультипликатор Шварцман, сказал когда-то: «Еврейское пожелание «До 120 лет!» больше похоже на проклятие». Я поздравлял его со 100-летием, и он сказал: «Да, многие хотели бы быть на моем месте. Уверяю вас, ничего хорошего». Это как сказано у Леси…

Да, возможно, но это будет асексуальность с нашей позиции, с нашей точки зрения. Это будет гораздо более глубокая сексуальность, просто она будет заключаться не в примитивных трущихся движениях и не в разнообразии сексуальных поз, а она будет состоять в особо тонком и глубоком взаимопонимании. Это будет тот секс, который, мне кажется, основан в основном именно на эмпатии, сострадании, взаимопонимании. Такая история… Ну, грех говорить, но, мне кажется, в «Эвакуаторе» описаны именно такие отношения. Они будут более творческими, то есть люди постоянно будут выдумывать друг друга. И потом, мне кажется, больше в этих отношениях будет от сострадания, нежели от похоти. Вот такое у меня есть…

У Бергсона знаком, у Делеза не знаком, я Делеза совершенно мало знаю. Но разговоры про время мне никогда не казались серьезными, потому никогда не казались интересными. Я не воспринимал его как физическую категорию. Вот Козырев воспринимал, и это повлияло на Стругацких через Бориса, который был Козырева непосредственным учеником. А для меня путешествия во времени, возможность манипулировать временем, как в романе «Агафонкин и время» у Радзинского-младшего, это может довести до безумия. Но время как герой — это, по-моему, неинтересно. Вот деньги — это герой, такой веселый, жизнерадостный, как кровь. А время для меня слишком абстракция.

К тому же я, понимаете, настолько не чувствую…

Должен вас разочаровать. Это как у Стругацких в «Волны гасят ветер»… Мне в Киеве уже сказали, что я ко всему приплетаю Стругацких, но там присутствовал другой зритель, который возразил: «Это потому, что они лучшие». Да, потому что они лучшие. Поэтому в «Волны гасят ветер» в Институте Чудаков есть такая героиня, которая начинает решать одну задачу, а решает другую. Сами Стругацкие думали, что напишут роман о вреде тайной полиции, а написали «Жука в муравейнике», который не только об этом. Я думаю, что всегда происходит такой… то, что Синявский называл «сдвигом по диагонали»: автор хочет писать об одном, а проговаривается о большем. И слава богу, что есть этот зазор, потому что благодаря…

Нет, он не становится дьяволом, но просто за ним стоит сила несколько большая, чем он может представить, вот и всё. Это очень мрачная вещь, глубоко пессимистическая. Он не дьявол среди людей, он скорее жук в муравейнике. Это просто переформулированное название, это вариация на старую тему. Обратите внимание, что Борис Натанович полемически возразил на эту повесть своим «Поиском предназначения», где трагедия та же самая (человеком управляет судьба), но разрешение совсем другое.