Ну, знаете, трудно сказать. Я эту книгу не люблю. Я вообще раннего Эрнеста Хемингуэя, примерно до «Иметь и не иметь», не люблю. И «По ком звонит колокол» — хотя это великая книга, но она не самая мне родная, конечно. Я люблю Эрнеста Хемингуэя «Островов в океане», конечно, при всём их несовершенстве и незавершённости. Люблю очень, конечно, «Старика и море». Люблю рассказы. А ни «Фиеста» («И восходит солнце»), ни «По ком звонит…», ни в основном «Прощай, оружие!» — большинство вещей, конечно, парижского периода и вещей времён такого знакомства с Гертрудой Стайн — они мне не кажутся интересными. Мне стыдно, но не кажутся. Потому что там подтекст ещё слишком говорит: «Я — подтекст». Потерянное поколение…

Эрнест Хемингуэй — пожалуйста. Только американский лишний человек — это не самый слабый, как часто бывает у нас, и не самый нудный, а самый сильный. Вот Гарри Морган, отчасти Ник Адамс в его ранних рассказах. Отчасти, может быть, «По ком звонит колокол», там они все более или менее лишние, хотя это здорово. Да и старик Гамбоа Сантьяго — тоже лишний человек. Больше всего это у Эрнеста Хемингуэя. Отчасти это, наверное, Боб Слокум в очень хорошем романе Джозефа Хеллера «Что-то случилось», но он не лишний, а это своеобразная эволюция маленького человека. Главный у нас специалист по лишнему человеку — это, конечно Эрнест Хемингуэй.

Я не думаю, что он их прощает, и не думаю, что они нуждаются в прощении. Видите ли, Хемингуэй написал объективный роман, что большая редкость. И в чём величие этого романа? И почему, собственно говоря, этот роман в Советском Союзе до 1968 года не выходил, хотя именно он, а не «Старик и море», был главной причиной присуждения Хемингуэю Нобелевской премии?

В чём проблема? Проблема в том, что в этом романе впервые зафиксирована — сегодня очевидная, а тогда очень свежая — мысль: ни с одной доктриной, ни с одной политической силой порядочный человек отождествить себя не может, потому что человек с принципами, правилами (хотите, скажите — комплексами, хотите — кодексами), в общем, человек с…

У Кушнера были такие стихи:

Как нравился Хемингуэй
На фоне ленинских идей.

Он, конечно, нравился не только на фоне ленинских идей. Он нравился на фоне советской действительности, в которой счастье, по замечательной формулировке Михаила Львовского, долго было тождественно успеху. А оказалось, что возможно другое счастье.

Я такую неожиданную вещь скажу, но Хемингуэй совершенно не был символом победы, победоносности. Во-первых, он нравился потому, что это всё-таки хорошо сделанная проза. Еще при его жизни почти все его тексты здесь были напечатаны, кроме «По ком звонит колокол». И тот в каком-то ограниченном количестве был доступен. Да и, в общем, по…

Знаете, я тоже не понимаю. То есть я понимаю, что в этом было привлекательного, но как люди могли воспринимать всерьез некоторые его тексты? В случае Хеминугэя мы имеем дело с великим автором, это несомненно. Некоторые рассказы Хемингуэя, прежде всего рассказы, конечно, изменили жанр, природу стиля вообще. Это был огромный писатель. Но, во-первых, по-моему, он ничем не уступает Фицджеральду, а во-вторых, для меня Хемингуэй — это понятно, как сделано, это сделанная вещь. Трудовым потом от его текстов разит, волшебной, божественной легкости в его рассказах — почти нет, ну, может быть, в раннем цикле про Ника Адамса, в «Индийском поселке», в «Убийцах», а вот в «У нас в Мичигане» уже видно, как человек…

Да знаете, «Снега Килиманджаро» — это не самый удачный рассказ Хемингуэя. Это очень хороший рассказ. У меня совершенно нет к нему вообще никаких творческих и человеческих претензий. Потому что он один из тех людей, которые вызывают безоговорочную и даже, в общем, я бы сказал, трогательную симпатию.

Очень честный, по-самурайски честный. Чем-то напоминающий Маяковского. Также застрелившийся. Такой же заложник образа, вечно вынужденный доказывать себе и всем остальным, что он мужчина. Мужчина в жертвенном понимании слова. Мужчина именно такой, какой ему представлялся идеалом, начиная с его американского, среднезападного детства. Мужчина, который всё умеет, который всегда…

Я не люблю Хемингуэя. Я довольно высоко его ценю, но это писатель, который вызывает у меня очень сильное раздражение.

Год назад я как раз жил в одном американском доме, и там стоял «For Whom the Bell Tolls». Я стал его перечитывать. «По ком звонит колокол», про который, помните, Набоков сказал: «Читал я у него когда-то что-то about bulls, bells and balls (о быках, яйцах и колоколах)». Очень точно. Действительно, bulls, bells and balls у него в огромной степени.

Мне эта книга показалась такой детской, такой подростковой, такой ученической. Роберт Джордан такой дутый, фальшивый герой, столько самолюбования! Такие идиотские, пошлые любовные сцены! И так все его любят…

У меня есть ощущение, что, кроме «Старика и море», поздний Хемингуэй — это пример деградации, пример тупика. Я никогда не мог читать «За рекой в тени деревьев». Вот Веллер, который очень любит эту вещь, говорит, что он читает ее как трагедию большого таланта, он читает ее как такую хемингуэевскую автоэпитафию. Автоэпитафия не обязана быть художественно совершенной. Если с этой точки зрения читать, то, наверное, да, если видеть в ней не столько художественное произведение, сколько дневник собственного умирания. Но мне представляется, что и «Islands in the stream» «Острова в потоке»,— это такое не очень удачное развитие «По ком звонит в колокол». Да и «По ком звонит колокол» при всем своем уме и…

Ну как же нет? А что, «Памяти Каталонии» хуже, что ли? Да она и написана гораздо лучше. Оруэлл написал выдающийся очерк, который для моих вкусов, для моего пристрастия к документальной прозе — подарок настоящий. Он стоит для меня гораздо выше, чем вся художественная проза об испанской войне, которой, кстати, довольно много.

Дело в том, что «Памяти Каталонии» — это потому ещё великое произведение, во всяком случае, более значительное, чем «Испанский дневник» Кольцова. Почему оно для меня так важно? Потом что это духовная биография. Это ведь не про Испанию, это про эволюцию собственную. В этом смысле Испания — не более чем предлог для того чтобы обсудить собственный внутренний кризис,…