Войти на БыковФМ через
Закрыть

Существует ли русский нуар в русскоязычной литературе и кино? Какие его особенности?

Дмитрий Быков
>250

Ну конечно. Страшное количество его существует. Отцом его является Некрасов и его «Петербургские углы», петербургские трущобы, вот так называемый «Петербургский сборник», с которого пошла натуральная школа. Вот надо все время подчеркивать, что натуральная школа — это не есть реализм. Реализм — это что-то не в пример более скучное. А это такая именно гипертрофированная чернуха, и русский нуар, он представлен чрезвычайно широко в русской прозе второй половины XIX-го столетия, прежде всего — у Достоевского, который описывает ведь совсем не Петербург. Он описывает диккенсовский Лондон, вообще находится под диккенсовским почти гипнотическим влиянием. Ну вот любой, кто видел Петербург, даже самый трущобный… Он описывает, положим, далеко не худший район Петербурга, описывает он в «Преступлении и наказании», скажем, район Сенной площади. Это, конечно, не самое благоуханное место, да ещё там летом происходит вечный ремонт. Но все-таки летний Петербург задуман Петром как светлый и праздничный город. Те зловонные петербургские углы, которые постоянно описывает Достоевский, те мерзкие трактиры с запахом гнилой рыбы, те кошмарные лестницы и крошечные каморки, жаркие, перекаленные солнцем и задавленные бедностью персонажи,— это диккенсовский Лондон, а не Петербург. Потому что Петербург — всё-таки более светлое, и более… ну, скажем так, дуальное, двойственное явление. Ведь, скажем, написал же Гоголь «Невский проспект», в котором есть не только углы и не только изнанка этой роскоши, но есть и парадные улицы. Петербург Достоевского — это классический нуар, причем нуар диккенсовский, а не петербургский.

Я думаю, что особый разряд нуара — это литература такого резкого социального мессиджа, социального сочувствия. Я думаю, что очень много для русского нуара и его эстетики сделал Горький, который вообще был так устроен, что фиксировался… (ну и Некрасову подобно, помните: «Мерещится мне всюду драма») фиксировался в основном на чудовищном. Вот самый нуарный рассказ в России, который я знаю — это «Страсти-мордасти». Или — тоже я часто ссылаюсь на это произведение — рассказ «Сторож». Вот когда мы отбирали в «Ардисе» какой-то горьковский диск, я остановился на двух рассказах: «Рассказ о необыкновенном», который мне представляется точнейшим анализом Гражданской войны у Горького, да и вообще в русской литературе, и на «КарАморе» (или «КарамОре», как я привык произносить). Но вот я хотел ещё «Сторожа» начитать, потом перечитал его и понял, что сил моих нет. Ну нет у меня духу вслух начитывать этот рассказ. У меня и про себя-то нету сил его перечитывать. Потому что если говорить о какой-то самой мрачной порнографии, которую можно себе представить,— то вот она.

«Страсти-мордасти» — там, по крайней мере, отсутствует элемент мрачной эротики, а из «Сторожа» он просто прет. И я не понимаю, как этот рассказ при советской власти регулярно перепечатывался и входил во все горьковские собрания сочинений. Трудно себе представить читателя, которого не вырвет там на некоторых страницах. Вот это нуар, такой самый что ни на есть. Особенно обидно, что этот нуар в России всегда не то что прикрывается, но, скажем так, он мимикрирует под социальную литературу, хотя на самом деле автор просто удовлетворяет свою страсть к изображению ужасного. Потому что если все время изображать, как пишет Гоголь, глушь и закоулок, то иногда это ведь, понимаете… всегда имеет… даже всегда имеет какую-то изнанку, какие-то возможности для жизни. А уж русский автор если начнет изображать кошмар, то это кошмар беспросветный, понимаете? Ну как, я не знаю, как пьеса того же Горького «Мещане». А на самом деле это такое некоторое упрощение, если угодно.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Как вы относитесь к словам Мариенгофа: «Отцы и матери, умоляю вас: читайте дневники ваших детей…» для предотвращения их самоубийств?

И вообще, потрясло как-то всех это расследование из «Новой», хотя детская мания самоубийства — это проблема, ещё Достоевским описанная. Достоевский — вообще большой летописец патологии душевной, и в неё глубоко проникал. Эротическая связь самоубийства и такой формирующейся подростковой избыточной сексуальности ещё Тютчевым отмечена. Но люди, видимо, стали забывать о таких физиологически опасных вещах. Кстати говоря, самоубийство Кирилла, которого крестил когда-то Есенин, сына Мариенгофа, было вызвано, я думаю, как раз не какими-то суицидальными увлечениями, опасными и не философскими какими-то закидонами, а просто тем, что от него забеременела девочка, насколько я помню. То есть…

Может ли антисемит быть талантливым писателем?

Это объективно так. Я не считаю антисемитом Гоголя, потому что у него как раз в «Тарасе Бульбе» Янкель  – образ еврейского народа, который остался верен отцу. Это довольно очевидно. Но Селина я считаю талантливым писателем. Не гением, как считал Лимонов (а Нагибин вообще Селина считал отцом литературы ХХ века). Но я считаю Селина исключительно талантливым, важным писателем, хотя я прочел его довольно поздно – кстати, по личной рекомендации того же Нагибина. Мы встретились в «Вечернем клубе», я его спросил о какой-то книге, и он сказал: «После Селина это все чушь». Он, я думаю, трех писателей уважал по-настоящему – Селина, Музиля и Платонова. Относительно Селина и Платонова я это…

Почему считается, что в повести Николая Гоголя «Шинель» срывает шинели Башмачкин? Не кажется ли вам, что все ограбления совершает тот же человек, что и оставил без верхней одежды самого Акакия Акакиевича?

Интересная такая точка зрения, что и Акакий Акакиевич, и все эти петербуржские генералы оказались жертвами одного и того же ужасного привидения. Но на самом деле такой подход совершенно обессмысливает повесть. Если почитать Эйхенбаума «Как сделана «Шинель» Гоголя», и там многое видно. На самом-то деле, конечно, совершенно очевидно, что это Акакий Акакиевич после смерти превратился в огромное привидение. И в этом главное пророчество Гоголя, что после смерти или, вернее, в инобытии своём маленький человек обернётся страшной силой.

Правильно многие замечали, что без этого финала что такое «Шинель»? Анекдот. Милый, моральный, по-человечески симпатичный, но анекдот. А вот когда…

Не кажется ли вам, что зверства англичан, описанные в книге Диккенса «История Англии для детей», были гораздо жестче, чем в России при Иване Грозном и Петре I?

Я думаю, что не надо чужим зверством оправдывать наше. Во-первых, всё-таки количество казней несравнимо. Россия страна большая, и масштаб тоже серьёзный. Прочтите книгу «Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII веке», Анисимова, там содержится очень много интересного. Да хотя бы пикулевское «Слово и дело» прочтите.

Что касается, так сказать, уникальной жестокости Англии. Я думаю, что в этом смысле всё Средневековье примерно на одном уровне, но у Англии есть мощный компенсаторный механизм. Культ человеческого достоинства был развит в Англии очень высоко. И аристократия в Англии существовала. Она не была неприкасаемая, конечно, достаточно вспомнить заговоры —…

Чью биографию Николая Некрасова вы бы посоветовали?

Книга Скатова очень хорошая, но лучшая биография Некрасова – это «Рыцарь на час», то есть автобиография. Или, если брать прозу, то это «Жизнь и похождения Тихона Тростникова». Он начал писать в 40-е годы автобиографический роман. У Некрасова вообще было два неосуществленных великих замысла: автобиографический прозаический роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» и неоконченная великолепная по эскизам драма в стихах «Медвежья охота», где он выносит приговор поколению и где медвежья охота вырастает до такого масштабного символа. Только у Тендрякова в рассказе «Охота» она была так же интерпретирована. Такая охота на своих, потрава.

Про Некрасова мог написать только Некрасов.…

Согласны ли вы с мнение Федора Достоевского о своей повести «Двойник»: «Идея была серьезная, но с ее раскрытием не справился»?

Идеальную форму выбрал По, написав «Вильяма Вильсона». Если говорить более фундаментально, более серьезно. Вообще «Двойник» заслуживал бы отдельного разбора, потому что там идея была великая. Он говорил: «Я важнее этой идеи в литературе не проводил». На самом деле проводил, конечно. И Великий инквизитор более важная идея, более интересная история. В чем важность идеи? Я не говорю о том, что он прекрасно написан. Прекрасно описан дебют безумия и  раздвоение Голядкина. Я думаю, важность этой идеи даже не в том, что человека вытесняют из жизни самовлюбленные, наглые, успешные люди, что, условно говоря, всегда есть наш успешный двойник. Условно говоря, наши неудачи – это чьи-то…

Не могли бы вы рассказать об образе Смердякова из романа «Братья Карамазовы» Федора Достоевского?

Видите, там какая вещь? «Братья Карамазовы» – роман бродящий, переходный (это термин Аннинского – «бродящий»). Толстой в этом состоянии прожил всю жизнь, а Достоевский в него впадал иногда. И вот мне кажется, у него переходный период по-настоящему, это или самая ранняя вещь (например, «Село Степанчиково») или последний роман – «Братья Карамазовы». Дело в том, что «Братья Карамазовы» – это роман отхода от реакции, это роман постепенно нарастающей ссоры с Победоносцевым, это роман. У Достоевского в жизни было два главных разочарования: он разочаровался в идеях революционных, фурьеристских, левых, но под конец он разочаровался в государственности. Поэтому этот старец, который у него там…