Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Почему Лев Толстой ценил прозу Антона Чехова? Что в этих объективных текстах могло восхитить такого столпа морали?

Дмитрий Быков
>500

Вовсе не это. Конечно, Чехов может говорить, что «когда садишься писать, ты должен быть холоден, как лед», но Чехов совершенно не холоден. Его проза переполнена как раз горячим живым отвращением к разнообразным дуракам, к тому, что Набоков называл «полоумными мучителями человека». Проза Чехова очень горяча. Скажем, «Дом с мезонином» или «Человек в футляре» просто пронизаны ненавистью к этой тесноте, к чувству тесноты. Чехов вообще единственный русский писатель, у которого тема дома, как тема бездарных домов, которые строит отец-архитектор в «Моей жизни» (рассказ провинциала такой),— это как раз уникальность Чехова, его ненависть к любым домам. Дом, ограниченность, футлярность — это всегда бездарность. И апофеоза это достигает в «Палате №6», в самом клаустрофобном произведении мировой литературы. Чехов — это не столько клаустрофобия, сколько агорафилия, любовь к открытым пространствам. Ну, вспомните, я не знаю, «Палату №6» и сравните её со «Степью». Поэтому мне кажется… Там дом, трактир всегда тесный, душный, вонючий. «Остров Сахалин». Чехов — писатель как раз клокочущей магмы, огня под пеплом.

И я совершенно не думаю, что Чехова можно приводить как пример нейтрального отношения к героям. Да, внешне все нейтрально, но внутри все клокочет от ненависти, от ужаса, от омерзения. И поэтому Чехов для меня писатель толстовского темперамента и иногда толстовской мощи. Но Толстой ценил в нем, понимаете, не только это. Он ценил в нем необычайную точность художества, мастерства. Вот пьесы его он не любил, потому что это пьесы метерлинковские по складу, а Толстой и Метерлинка совершенно не понимал. Ну, как-то это вот не входило в спектр его восприятия, он видел другое. Но Чехов, конечно, во-первых, писатель большого лаконизма, большой изобразительной силы, что Толстой очень ценил. Правда, он не меньше, я думаю (а даже, может быть, и больше), любил Куприна. К Куприну он был пристрастен — вплоть до того, что ставил ему отметки. Прочитав текст, ставил пятерку или пятерку с минусом, или четверку. Он его любил. А Чехова он, я думаю, не только любил, но и очень высоко ставил, ну, прежде всего потому, что Чехов — это действительно просто очень крупный писатель.

Толстой в оценке писателей — настоящей, интимной, глубокой — далеко не всегда исходил из критериев морали или пользы. С точки зрения морали ему нравился крестьянский писатель Семенов. И он готов был даже иногда сказать: «Да, у кого учиться писать? Нам ли у крестьянских ребят?» Но это же все фигура речи. На самом деле Толстой прекрасно знал цену искусству, поэтому он высоко ценил Мопассана, часто очень безнравственного, высоко оценивал Чехова. Он их оценивал не за благие намерения. Он понимал, что вот это художник со своим почерком, а остальные были для него, конечно, мелюзга.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Почему роман «Что делать?» Николая Чернышевского исключили из школьной программы?

Да потому что систем обладает не мозговым, а каким-то спинномозговым, на уровне инстинкта, чутьем на все опасное. «Что делать?» — это роман на очень простую тему. Он о том, что, пока в русской семье царит патриархальность, патриархат, в русской политической жизни не будет свободы. Вот и все, об этом роман. И он поэтому Ленина «глубоко перепахал».

Русская семья, где чувство собственника преобладает над уважением к женщине, над достоинствами ее,— да, наверное, это утопия — избавиться от чувства ревности. Но тем не менее, все семьи русских модернистов (Маяковского, Ленина, Гиппиус-Мережковского-Философова) на этом строились. Это была попытка разрушить патриархальную семью и через это…

Почему в книге «Жареные зелёные помидоры в кафе «Полустанок»» Фэнни Флэгг, есть глава, повторяющая рассказ «Слон» Александра Куприна? Читала ли она его рассказ?

То, что она его читала, это явно. Дело в том, что рассказ Куприна «Слон» – один из самых популярных в мире рассказов детской литературы. Он не детский. Куприн вообще был довольно знаменитый писатель. Это когда он жил в эмиграции, во Франции, да еще он попал туда в послевоенные, послереволюционные времена, когда вообще очень трудно было выжить и напечататься, когда практически не печатали своих-то писателей, а уж эмигрантов и подавно. Но Куприн был очень знаменит: его переводили в Англии, Куприна хорошо знали в Америке. Он был действительно такой русский американец: не зря он популяризировал здесь Берт Гарта, Лондона. Рассказ «Слон» там знали наверняка, и Фанни Флэгг, вероятно, его читала. Это же…

Не кажется ли вам, что в фильме «История одного назначения» Авдотьи Смирновой было вполне достаточно истории о солдате-писаре и о попытке Толстого его спасти? Зачем нам подробности личной жизни Льва Николаевича?

Понимаете, в фильме должно быть второе дно. В фильме события должны отбрасывать тень, и эта тень не должна быть, помните, как у Набокова, «нарисована темной полосой для круглоты». Нужен объем. В фильме не может быть одной линии. Линия Шабунина была бы скучна. Нам надо показать и линию жизни Толстого, и линию отношений с отцом Колокольцева, и частично — с забросом, с флэшбеком — биографию Стасюлевича, и историю этого поляка-офицера. Понимаете, чем многогеройней картина, чем плотнее сеть, которую автор плетет из разных линий, тем больше он в эту сеть поймает. Я вообще категорический противник однолинейных вещей.

Знаете, я, когда смотрел картину, мне казалось, что вот и это лишнее, и это…

Лишённый чуда Новый Завет Льва Толстого, не является ли он предтечей рациональности Дмитрия Мережковского в романе «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи»?

Ну, в известном смысле является, потому что Мережковский же почти толстовец, по многим своим взглядам. Но тут в чём дело… Для Мережковского единственное чудо лежит в плоскости художественного, для Мережковского само по себе творчество — уже присутствие Бога и чуда. Толстой к творчеству относился, как мы знаем, гораздо более прозаически, в последние годы как к игрушке. В остальном, конечно, Мережковский рационален. Да, он действительно считает, что вера — это вопрос разума. Точка зрения, может быть, немного схоластическая.

Понимаете, слишком часто иррациональными вещами — экстазом, бредом, слишком часто этим оправдывалось зверство. Ведь те люди, которые ненавидят рациональную…