Да потому что систем обладает не мозговым, а каким-то спинномозговым, на уровне инстинкта, чутьем на все опасное. «Что делать?» — это роман на очень простую тему. Он о том, что, пока в русской семье царит патриархальность, патриархат, в русской политической жизни не будет свободы. Вот и все, об этом роман. И он поэтому Ленина «глубоко перепахал».
Русская семья, где чувство собственника преобладает над уважением к женщине, над достоинствами ее,— да, наверное, это утопия — избавиться от чувства ревности. Но тем не менее, все семьи русских модернистов (Маяковского, Ленина, Гиппиус-Мережковского-Философова) на этом строились. Это была попытка разрушить патриархальную семью и через это осуществить политическую свободу. И поэтому призыв к свободе от семейного диктата в русской литературе очень силен. Отношения детей и родителей должны строиться на сотворчестве, а не на послушании. Русская литература об этом вопит. И об этом — идеальные отношения в семье Бруштейн, в «Дорога уходит вдаль» — лучшая, по-моему, книга о родителях. И об этом же Инбер — «Как я была маленькая». И об этом же, кстати говоря, отношения в семьях в прозе Толстого. И сам Толстой строил так свою семейную модель: все читают дневники друг друга, дети милы и гадки со своими откровенностями.
Пожалуй, в «Анне Карениной» этого ещё нет, хотя уже есть намеки на это в семье Стивы. Но в принципе, толстовская семейная утопия — это утопия именно интеллектуального общения, а не слепого подчинения. И посмотрите на ненависть в русской патриархальной семье в пьесах Островского, на Кабаниху, на это все, да.
И третья, очень важная составляющая. Русская литература исходит из того, что баловать детей опасно. Это Шварцу пришлось сказать: «Балуйте детей, господа, из них вырастут настоящие разбойники». Тамара Афанасьева первая заметила, что именно из маленькой разбойницы вырос самый приличный человек в пьесе. Набоков говорил: «Балуйте детей, господа, вы не знаете, что их ждет в будущем». Но обычно слепая родительская любовь подвергается осмеянию, как любовь Простаковой, урожденной Скотининой в «Недоросли». Потому что для большинства родителей, в русской традиции, слепая любовь — синоним рабства.
«Упадешь — перстом не двину, / я люблю тебя как сына»,— пишет Цветаева. Потому что для нее идеальная любовь к сыну — дать подняться самому. Надо сказать, что в своей родительской практике она слепой любовью почти задушила Мура. А вот Аля, которая росла в строгости абсолютной, она очень строго воспитывала Алю. Для Али было счастье — посетить материнскую комнату, попить из материнской чашки — Аля выросла почти святой. Это не значит, что детей надо растить в строгости, это значит, что их надо растить в свободе. Потому что Аля получала огромными порциями ответственность, труд и свободу поведения. То, что её сдали в интернат, было, конечно, роковой и страшной ошибкой. Она со слезами и с рвущимся сердцем уезжала, никак этого не показывая. Но то, что Аля была очень свободна в своих мнениях и на равных с матерью вела диалоги… От нее ничего не прятали: не прятали книги, её во многом ограничивали, но интеллектуально она была абсолютно свободной. Вот это такая утопия воспитания.
Кстати говоря, русская педагогическая утопия — это утопия лицея, интерната. Ребенок должен расти вне семьи. Пушкинская мысль: семья — это школа рабства. Помните, записка «О народном воспитании», за которую ему вымыли голову, как он рассказывал Смирновой-Россет. Мне кажется, это довольно распространенная тема. Пушкин же вырос в лицее и считал, что лицей — это идеальная среда формирования. Педагогическая утопия — это утопия ШКИДА Сороки-Росинского, «Педагогическая поэма» Макаренко, это интернаты Стругацких. Ребенок должен расти вне семьи, потому что это лучшая социализация, а семья — школа рабства. Это русский подход, как ни странно. Так было всегда.
Но, во всяком случае, русская литература не учит залюбливать ребенка. Для Чехова, например, вообще отношения с отцом были вечным бичом. И во всех его текстах отец — всегда носитель тиранического («Иди сюда, я тебя выпорю!»). Либо он бессилен (как в маленьком рассказе «Устрицы»), либо — как в «Рассказе неизвестного человека». Или даже в «Скучной истории» родительская тема, семейная тема — это всегда синоним плена. И супружество, по Чехову, такая же пытка. Одним словом, русская семейная утопия — это утопия взаимопонимания без взаимной зависимости. И очень жаль, что в русской имперской практике это не осуществилось, а осуществляется только в лучших из русских культурных и думающих семей.