Могут ли договориться варяги с хазарами? Правильно ли считать действия Юлиана Отступника примером подобного события?

Да примерно как литературы поздней Византии, которая была интересна немногим персонажам, не многим талантливым ученым вроде Аверинцева, немногим продвинутым читателям. Но вряд ли она является объектом массового интереса потомков. Хотя там есть шедевры.

Просто есть вещи, на которых печать исторической обреченности лежит слишком наглядно — не скажу, ярко, но именно темно. Вообще сейчас надо перечитывать «Юлиана Отступника» (Julian the Apostate) — замечательный роман Мережковского о Юлиане Отступнике, который просто нагляднее всего повествуют об упадке и о попытке — такой жалкой и по-своему трогательной попытке — возрождения.

Помните, у Кушнира это стихотворение?…

Там показан не Псой. Там некий гибрид из Псоя Короленко и Шиша Брянского — такой Пшиш Коробрянский. Написан с большой любовью, честно вам скажу. Псой там, кстати, вполне положительный.

Что-то в творчестве и в манере Короленко (Павла Лиона) меня раздражает, что-то восхищает. Некоторые его песни, такие, как «Будущего нет» или «Невский проспект», меня восхищают. У них прекрасный мотив — привязчивый, трудно отвязаться. Шиша Брянского я тоже очень люблю и как поэта, и как автора-исполнителя. Опять-таки, многие песни Псоя мне кажутся совершенно пустыми, а некоторые замечательно глубокими. То есть да, это очень интересно.

Что никогда не нравился — понимаете, но ведь он не пряник,…

Ну, «Квартал» не традиционен хотя бы уже потому, что это книга другого жанра — это проживание, а не роман. Вы должны её проживать в процессе её чтения, вы — её главный герой. Вот в этом заключается новаторство. А написана она как раз довольно понятным образом, чтобы вы могли это проживание в мой любимый период — с 15 июля по 15 октября, вот такой ранней осенью,— осуществить. (Может быть, потому, что этот период сейчас соответствует моему самоощущению.) Кстати говоря, спасибо всем, кто присылает трогательные отчёты о прохождении «Квартала», рассказывает о том, как избавился от депрессии, выгодно женился, уехал за границу и нашёл работу. Спасибо, братцы! Я знал, что это действует.

Что касается…

Там и происходит сказка. И то, что там оборвано — это как раз, знаете, правильно; автор стремился к такому повороту. Мне часто вообще пеняют на то, что романы мои оборванные: оборван «Эвакуатор» странным образом, оборвано «Оправдание». Так это я нарочно делаю, чтобы вас немножко всё-таки… не скажу, что потроллить, а чтобы вы как-то с разбегу ударились в стену. Как раз в «ЖД» первое, что я знал,— это я знал, как книга будет кончаться, и я знал последнюю фразу: «И, взявшись за руки, они пошли в деревню Жадруново, где их ждало неизвестно что». И я, честно говоря, считаю, что это лучший кусок в романе.

  Знаете, мне все-таки не случалось написать «Войну и мир». Но я не назвал бы это «послеродовой депрессией», но это период острой неуверенности в своих силах. Я могу понять человека, который уничтожает только что написанную вещь. Не только применительно к Гоголю, это очень частое явление. Я всегда сразу копию отсылаю надежному другу. Потому что желание уничтожить роман  и переписать его заново возникает почти всегда. Как я в конце концов поступил с «ЖД».

Это не депрессия. У меня есть ощущение, что это фаза крайне острой неустойчивости, когда ты не понимаешь, шедевр у тебя получился или полная лажа. Или – что самое обидное – ни то, ни другое. Вот тогда надо как-то на время от книги…

В «ЖД» говорилось, что сейчас всё ускоряется, поэтому хватит четырёх – но думаю, дело не в том, что диссидентский сарказм наполнен духом имперского величия. Вопрос же был, почему это сейчас не воспринимается. Ответ элементарный: не воспринимается, потому что культура постсоциалистическая, тех времён, была рассчитана на умного читателя. Тоже маргинального, зрелого, даже несколько перезревшего, такой перезревший социализм. Это была литература, рассчитанная на созвучие душевное с тонким сложным человеком, который опознаёт большую часть цитат в «Алмазном моём венце» и все цитаты у Ерофеева, который привык к гротескному мышлению, к преувеличению, которого тошнит от скучного реализма.…

Да я не то чтобы радуюсь. Я радуюсь тому, что я все правильно тогда видел. Несмотря на попытки газлайтинга (это теперь модное слово) со стороны моих друзей, врагов и коллег, которые говорили: «Да ну, да когда, да ничего подобного, это алармизм»,  – все эти попытки провалились. Потому что это не было алармизмом – это было сейсмической чуткостью, которая не является моей заслугой. Писал же Ленин, что представителям умирающих классов свойственно преувеличенное эсхатологическое мышление. Надежда Мандельштам на это ссылалась, что представителям обреченных классов свойственно думать, что обречены все.

Я не знаю, насколько я представитель обреченного класса – скажем так, советской…

Потому что это жанр эпической поэмы о войне и странствии, восходящий к античности. А закончилось все это тем, что Анька встретилась с Громовым. Условно говоря, милосердие поженилось с долгом. Долг и милосердие нашли друг друга. «И взявшись за руки, они пошли в деревню Жадруново, где их ждало неизвестно что». Для меня это самая лучшая концовка, которую я написал в своей жизни. И я когда ее дописал, то был счастлив. Честно вам скажу, ребята: не так много в жизни моей было находок. Вот это я считаю счастьем. 

Я далеко не все свои вещи одинаково люблю, хотя они все мои дети. Но финал «ЖД» – это лучшее, что я написал. Может быть. Хотя некоторые куски «Квартала» я тоже ценю довольно высоко. Последняя…

Меня всегда интересовал феномен секты, феномен купленной правоты, феномен травли. Это тема, которая интересует меня, о чем бы я ни писал. Наверное, потому что в моей жизни они играли большую роль — не только потому, что меня кто-то травил,— а потому что меня интересует чужая сплоченность на почве ложной идеи. Истинная идея не порождает фанатизма. Как я отношусь к этим остромовым и почему они становились столь авторитетными духовными учителями? Видите ли, все зависит от их цели. Если они становились ради того, чтобы стричь или доить по сомах — как Остромов, или Блаватская, или, как в наименьшей степени, Гурджиев, который, как мне кажется, все-таки какие-то серьезные цели перед собой ставил, он не был…

Положительно очень оцениваю. Егор Летов был сложный человек. Но мне, понимаете, сложно о нём говорить объективно. Он был одним из первых, кто признался в хорошем отношении к роману «ЖД», а для меня это очень важный критерий. Но я люблю Летова, люблю многие его музыкальные сочинения. Вот альбом «Сто лет одиночества» мне представляется просто эталонным. «Звездопад» мне очень нравится, где он перепел советские песни. Он был честный человек, жизнью заплативший за свои взгляды, рано ушедший. Другое дело, что я согласен с Лимоновым, который сказал, что это был человек очень тёмный — не в смысле невежества, а в смысле тёмной его энергетики. Ну, вот тот же Вознесенский говорил: «Бывают светлые,…