Вот это трудный вопрос, потому что Стивенсон – довольно серьезный писатель. И «Владетель Баллантрэ» – серьезная вещь, мистическая, написанная, кстати, на сюжет тургеневской «Песни торжествующей любви», переведенной на английский в 1882 году. Стивенсону, конечно, она была известна. Да и «Алмаз раджи», и вся история принца Флоризеля, и, конечно, «Доктор Джекил и Мистер Хайд» – это серьезная взрослая литература.

Так получилось, что большая часть текстов увлекательных перемещается в детскую литературу. Классика сползает, смещается в область детской литературы. Для меня это более естественно, чем наоборот, чем когда детские тексты переходят в разряд взрослых – когда,…

Я никогда не считал Шестова крупным философом. Мне кажется, что «Апофеоз беспочвенности» как раз полон догматического мышления, и там всё довольно тривиально. Но есть там и ценные мысли. Там высказана здравая мысль о том, что крупная натура, сознавая свой недостаток, начинает в конце концов понимать, позиционировать его как достоинство, потому что если он непобедим, надо его принять, признать и до некоторой степени апологетизировать. То есть, если вы не можете чего-то победить — попробуйте это возглавить.

Эта шестовская мысль довольно глубока, но она касается, скорее всего, писателей, прежде всего, потому что когда русский писатель берётся за искоренение своего недостатка, он…

«Обломов» был начат как борьба с собственной прокрастинацией, которая действительно была Гончарову в известном смысле свойственна. Достаточно вспомнить, что он первый роман писал четыре года, второй — десять лет, даже больше, а третий — двадцать, и закончил, когда он уже был никому не нужен, и абсолютно измотал его. Попробуйте читать «Обрыв» и обратите внимание, что при наличии некоторых, безусловно, очень сильных сцен, которые, как костяк, удерживают всё-таки книгу, в целом она дико многословна, скучна, и как-то чувствуешь, что написано по обязанности, без вдохновения.

Точно так же и все действия Обломова, предпринимаемые в борьбе с той же прокрастинацией. Прокрастинация — как вы…

Проблема в том, что вообще в литературе — ну, возьмите там эпизод с ребенком, с мальчиком из гриновского «Крысолова» (я всегда его детям цитирую, просто как образчик триллерного мастерства),— всегда, где появляются дети, возникает известная многослойность повествования. Это же касается, кстати говоря, рассказа Горького «Страсти-мордасти», это касается моего любимого кинговского рассказа «Крауч-Энд», где настоящий ужас начинается с появления однорукого мальчика и девочки с крысиными косичками. Это не спойлер, просто если кто не читал…

Я, кстати, намерен именно этот рассказ Кинга, ну и ещё «Morality», разбирать с детьми вот в этой своей маленькой такой литературной школе «Быков и…

Нет, абсолютно не поверхностно. Именно с этим романом она корреспондирует напрямую. Потому что «Revival» — это роман готический. Я всегда об этом говорил: единственный по-настоящему готический роман Кинга. Абсолютно мрачный, говорящий о том, что изнанка мира гораздо мрачнее лицевой стороны. Что жизнь, как бы она ни была трудна, всего лишь только щель между двумя беспросветными темнотами.

У Летт очень мрачное мировоззрение. У нее есть сильная, мрачная, в лучшем смысле готическая проза. И с «Revival» она, конечно, напрямую корреспондирует. Мысль об электричестве и вообще о модерне действительно открывает путь для чудовищ.

Понимаете, она же очень много думает. Она задает себе…

Нет, ну что вы? Что вы называете «великим народом»? Есть малые народы, которые дали великих писателей. Ну, скажем, Абхазия, которая породила Искандера. Или, чтобы не вспоминать его так часто, скажем, исландцы со своим Халлдором Лакснессом. Я просто думаю, что великая страна должна быть, страна должна быть масштабная: великие страсти, бурная история, богатый этический кодекс. Страна должна быть интересной, чтобы породить большого писателя. Вот для меня, мне кажется, ключевое слово в истории, в литературе — это «интересно». Бог создал мир, чтобы было интересно ему.

Что касается Томаса Вулфа. Ну, для меня это один из крупнейших американских прозаиков, хотя тоже в полном виде…

Понимаете, вам просто трудно поверить — как хорошему человеку,— что можно завербовать любого. Он завербованный агент, и, кстати говоря, Муля Гуревич, возлюбленный Али Эфрон, по всей вероятности, имел некоторое отношение к органам, иначе ему бы не разрешили поездки. Я сначала это придумал, а потом нашел этому некие косвенные подтверждения в мемуарах. Да, Гордон завербован; я не скажу, что он штатный сотрудник, но он осведомитель. Я понимаю, что вам трудно это признать, но он вообще не очень хороший человек. В «Июне» хороших людей не так много, разве что, пожалуй, одна Аля.

Не глупости. Это такой особый ум. Как говорила Майя Туровская, он был человек мистический — ему ум в нашем понимании не нужен.

Мне неважно. Да, действительно, все разговоры в «Жертвоприношении» скучны. Но эти разговоры играют роль фона. Они и должны быть скучны и глупы, потому что он от этих разговоров сбежал. Они ему омерзительны, и он пытается свою жизнь освободить от этих оболочек. Поэтому и поджигает собственный дом. Конечно, гениальность текста — вернее, значительность автора — всегда важнее качества текста.