Это замечательный поэт.
Суд идет революционный, правый суд.
Конвоиры песню «Яблочко» поют.
Я очень люблю Ушакова. Знаете, за что я особенно люблю Ушакова? За то, что он ученик Игоря Юркова. Именно из его подборки я узнал когда-то об этом любимом моем поэте — в «Дне поэзии» 1965 года, после которой Евтушенко уже включил «Арабески» (правда, в таком подцензурном варианте) в книгу, а Хрыкин собрал целую коллекцию — все архивы Юркова. Лежавшие в наволочке тексты ожили и вышли теперь уже в малой серии «Библиотеки поэта».
Юрков был гений. Я считаю, что и Ушаков абсолютно блистательный поэт, который осуществился в очень малой степени именно потому, что он поэт подсоветский. Но даже и в этом положении он умудрился, во-первых, воспитать блестящую плеяду, а во-вторых, он олицетворял благородство. Знаете, его облик, его проза, его поведение.
И потом, понимаете, еще, возможно, какой был удивительный феномен — была возможна русскоязычная поэзия Украины. Она есть и сейчас. Я всё время говорю: Евса, Кабанов — это блистательные авторы. Но я не знаю, есть ли перспективы у этого явления. Потому что русскоязычная поэзия окраин — ну, как и русскоязычная проза. Понимаете, ведь Морис Симашко мог жить и состояться только там.
Кстати говоря, Грунин в своем Джезказгане, тоже чувствуя себя островом, очень много сделал для культуры. Я помню, я приехал в Джезказган на деньги Новеллы Матвеевой, потому что у редакции не было денег на командировку. Я ей потом вернул, конечно, но она сказала: «Это дело богоугодное. Я за книгу сонетов получила гонорар — поезжайте к вашему поэту». Я приехал к Грунину, и мне в гостинице сразу сказали: «А вы к Грунину приехали?» Я говорю: «А откуда вы знаете?» «А у нас здесь больше ничего нет». Он был феноменальной достопримечательностью.
Вот эти русскоязычные поэты и прозаики Казахстана, Украины, иногда оказавшись там не по своей воле, иногда пересиживавшие там застой — точно так же, понимаете, как Довлатов или Веллер в Таллине — это была какая-то ниша, какая-то возможность существования. Это была замечательная культурная инициатива.
Но вот может ли сейчас быть Чичибабин в Харькове? Мог ли он быть, возможно, сейчас? Я думаю, он чувствовал бы себя крайне одиноко, если вообще не затравленно. Как, собственно, книга Кабанова называется «На языке врага» — большое мужество надо иметь, чтобы так назвать книгу.
И вот возможен ли феномен русскоязычной поэзии в Украине — не знаю. Вот Евса — по-моему, блистательный поэт. Я ее вне Харькова не представляю, и не представляю пишущей на другом языке. Это, в общем, довольно трагическая ситуация.
