Дисгармония всегда ненавидит гармонию. Тургенев при всех своих внутренних драмах был человек гармоничный, и потом, он был человек религиозный. А вот Достоевский, мне кажется, бога не видел. Он теоретически знал, что бог открывается, и думал, что бог открывается через грех, через падение. Понимаете, в основе нашей церкви стоит Петр, а не Иуда; сомневающийся, мечущийся, трижды отрекшийся, но не предавший. В этом разница между сомневающимся человеком и сознательным, целеустремленным предателем. Оба поступка Иуды — и предательство, и апокрифическое самоубийство — это поступки антихристианские, поступки решительного человека. А вот Петр, который отрекся и с которым после этого ничего…

Тургенев считал своим лучшим текстом «Дым». Он малоизвестен, но он заслуживает того, чтобы его знали. Малоизвестен он потому, что это не самый эффектный роман, но не зря же Шахмалиева экранизировала именно его, а Рязанцева написала сценарий. Я люблю «Дым» больше всего.

«Дым» — самый умный тургеневский роман и самый дельный. «Рассказ отца Алексея» как такая двойчатка к «Отцам и детям». Я тут с ужасом прочел, что Тургенев считал «Собаку» неудачей, а ведь это гениально абсолютно. Великая повесть!

Тургенев, я думаю, интуитивно следовал тому, что потом сформулировал Леонов: «Отрицательный герой должен выражать заветные авторские мысли, чтоб на него не подумали». И мне кажется, что в «Дыме» Потугин некоторые такие мысли высказывает, но это мысли, приходящие Тургеневу в минуты отчаяния, «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий». Когда он не может утешаться мыслью о том, что величие языка означает величие народа. Думаю, что такие мрачные минуты бывают у всех. В принципе же, отношение Тургенева к России нужно отличать от его отношения к русскому характеру. Русский характер вызывал у него бесконечную нежность и сострадание, и выражено оно наиболее наглядно в рассказе «Живые мощи»,…

Самый недооцененный роман — это «Дым». И, кстати говоря, сценарий фильма по этому роману писала Рязанцева — ну, видимо, потому, что экзистенциальная коллизия «Дыма» ей довольно близка. Хотя она, может быть, к этой работе относилась не более чем как к упражнению. Мне кажется, что «Дым» — это действительно великая книга о том, что все дым: и социальное — дым, и политическое — дым, и даже имущественное — дым. А единственное, что не дым — это моральный выбор человека, вот его способность к правильному моральному выбору.

У Тургенева есть два героя: один сделал неправильный выбор (это Санин в «Вешних водах»), а второй — правильный (это Литвинов в «Дыме»). Там есть Ирина — один из самых омерзительных…

Русский человек на рандеву — это рефлексирующий, не слишком решительный человек, которому действие противно, противно слишком решительное действие. Это именно Шубин или Берсенев на фоне Инсарова, если брать «Накануне». Да, я считаю, что революционер, человек активного действия, сильно утрачивает (как Гамлет утратил бы) и рефлексию, и психологию, и глубину, утрачивает собственное «я», когда переходит к активным действиям. Русская интеллигенция, когда она встала на сторону Ленина, тоже многое потеряла. Правда, с другой стороны, вечно рефлексировать, наблюдая творящуюся несправедливость, тоже невозможно. Это выбор до известной степени трагический.

Понимаете, а если бы…

Видите ли, объективно, по факту, вы безусловно правы. Но вопрос в том, что герой-то любим автором, и больше того, он любим Ольгой, которая не случайно ведь Ильинская — там все значимые фамилии в этом романе. Наследие классицизма торчит. Штольц — это гордыня, Пенкин — это пенка, поверхностность, Тарантьев — такое мелочное раздражительное тарахтение, Судьбинский — карьерист, целиком зависящий от судьбы, а не от талантов. Оболомов обломался, он не виноват: жизнь его обломала. Его трогает жизнь, описывая свой невроз, Гончаров пришел к его оправданию. Объективно, конечно, Обломов ужасен. Но в том-то и дело, что русская литература, стремясь разоблачать, кончает тем, что…

Да вот я как раз давал урок по «Асе»: это сила или слабость — то, что такой человек не готов к любви? Может быть, он четко понимает, что сила в данном случае тождественна какой-то слепоте, прямоте. Представьте, если бы он ответил любовью на любовь Аси. Поехали бы они в Лондон, а она бы там увидела болгарского революционера, полюбила и убежала бы к нему. Три судьбы сломаны, кому хорошо?

Ася — это не просто сильная натура. Вот она сильна для любви. Но она еще и грубая довольно натура, в общем. Она натура чувственная, бесконечно трогательная, но жестокая. Вот «Елена» в «Накануне» — сильная женщина, а можно ли сказать, что она сопоставима по богатству внутренней жизни с Шубиным или Берсеневым? Нет, она, в…

Для меня ключевой момент здесь — конечно, Тургенев. Я читал к его двухсотлетию довольно большую лекцию студентам, в том числе и американцам. Когда вы будете им рекомендовать Тургенева, объясните, что Тургенев как человек вообще более тонкий и более, если угодно, душевно деликатный, чем Толстой и Достоевский, он фиксируется на явлениях тоже гораздо более тонких и в каком-то смысле гораздо более интересных, чем то, что привлекает Толстого и Достоевского. Для него страшная природа человека — это уже sine qua non, непременное условие, это то, без чего нельзя. Он уже это принял. И он идет дальше и шире. Он размывает границы прозы. Он ищет синтез прозы и поэзии.

Социальное Тургенева не волнует…