Ариадна Эфрон

Я ее мог разве что в 7-летнем возрасте. Она умерла в 1975 году, царство ей небесное. Хотя видеть ее я мог, потому что мы каждое лето ездили в Тарусу. У нас Чепелево недалеко, и мы заезжали туда. Паромную переправу я еще помню. Я мог, в принципе, наверное, ее видеть в одном из дачных садов. Она там жила с Алей Шкондиной всё последнее время. Но я никогда с ней не говорил.

И потом, мне было 7 лет. Знаете, как Слепакова, когда я ее спрашивал, знала ли она того-то и того-то — людей, которые в ее молодости были уже глубокими стариками или, скажем, абсолютно неприкасаемыми кумирами (из них Альтмана, например, она знала, а других в массе своей она хорошо если видела иногда на дачных дорожках в Комарове), она всегда…

То, что она была предопределена, это сто процентов. Все возвращенцы были обречены. Другой вопрос, могла ли она избежать этого, стать осведомительницей до ареста, начать закладывать других? Это тоже, кстати, не панацея в советских условиях. Не знаю, она же знала, на что идет. Ей Бунин сказал — и мне ужасно нравится этот эпизод, я его часто цитирую,— перед отъездом: «Идиотка, девчонка, дура! Куда ты едешь к этим большевикам? К этим уродам? Они тебя арестуют, сошлют в Сибирь! Господи боже мой, тебе 24 года. Если бы мне было бы 24 года — пешком пошел бы в Россию, ноги стер бы до колен». Это бунинские внутренние противоречия естественны и очень мною уважаемы. Это как Толстой идет по Арбату с Сулержицким, и тот…

Понимаете, вам просто трудно поверить — как хорошему человеку,— что можно завербовать любого. Он завербованный агент, и, кстати говоря, Муля Гуревич, возлюбленный Али Эфрон, по всей вероятности, имел некоторое отношение к органам, иначе ему бы не разрешили поездки. Я сначала это придумал, а потом нашел этому некие косвенные подтверждения в мемуарах. Да, Гордон завербован; я не скажу, что он штатный сотрудник, но он осведомитель. Я понимаю, что вам трудно это признать, но он вообще не очень хороший человек. В «Июне» хороших людей не так много, разве что, пожалуй, одна Аля.

Видите ли, какая штука. Я примерно представляю себе на собственном опыте ту среду, которую имел в виду Сэлинджер. «Wise Child» («Мудрое дитя», «Умное дитя») — программа, в которой выросли все дети Глассов — это программа для вундеркиндов и про вундеркиндов, в которых вырастают такие удивительные мутанты. Конечно, вундеркинд — главная тема Сэлинджера. Ребёнок-переросток, ребёнок с психологией взрослого и опытом ребёнка, который не знает, как ему сладить с этим грузом, с бременем этого понимания,— об этом «Тедди», об этом «Человек, который смеялся», об этом в известной степени «Над пропастью во ржи», потому что мальчик тоже вундеркинд. Во всяком случае, если взять изобразительную силу, с…

Когда у меня Мермоз знакомиться с чкаловым на выставке 1936 года, Аля Эфрон, которая им переводит, спрашивает: «Вот я прочла Экзюпери. Интересно, вы испытывали что-нибудь подобное?». Мермоз говорит: «Я летал с Экзюпери. Он так себе летчик».

Понимаете, больше всего на Экзюпери из русских писателей мог бы быть похож кто-то из таких… Ну, Конецкий, наверное. Вот Конецкий — да. Капитан, который в свободное от работы время среди огромных ледовых пустот что-то там понимает о человечестве.

Но Конецкий гораздо более интимен, чем Экзюпери. И он не того замаха, конечно. Хотя это очень хороший писатель, человек был интересный. Хотя неровный, неоднозначный.