Ну, его взгляды на будущее устройство всячески менялись, но что касается отношения Герцена к реформам 1850–1860-х годов, то оно было однозначно негативным. Приятно и важно это говорить, потому что Герцен не боялся расходиться во взглядах с большинством, в том числе со своими единомышленниками. Так он не побоялся остаться в одиночестве в 1863 году, когда занял свою заведомо непопулярную позицию по польскому вопросу. Всех ведь оказалось очень легко примирить на польском вопросе — и все критики правительства тут же обратились в апологетов Муравьёва. А Герцен стоял в одиночестве. Он проиграл на этом популярность, но выиграл честь.

А вот отношение его к реформам Александра всегда было…

Да скромное место он занимает, прости Господи. Он был очень хороший человек, замечательный друг Герцена, интересный исторический персонаж, но как поэта, его с Некрасовым и близко нельзя сравнивать. Что вы? Некрасов — великий реформатор поэтического языка, а Огарев, мне кажется, на уровне стиха, на уровне владения словом — 3-й ряд, такой прочный. Простите меня за ранжирование, но я действительно не вижу у него практически ни одного великого текста. Поэт класса Апухтина. И то, мне кажется, Апухтин интереснее. А человек был замечательный.

Она не то чтобы невостребованная, но она неприятная, читать её неприятно, мучительно её читать. Это как гранату глотать — она внутри тебя взрывается. Знаете, буду с вами предельно откровенен. Я считаю, что прозу и стихи о терроре может написать не всякий человек. Для того чтобы писать о терроре, делать прямой репортаж из него, как делали Лидия Чуковская и Анна Ахматова… Вот два произведения, которые зафиксировали атмосферу террора во время террора — это «Софья Петровна» и «Реквием». Так вот, для того, чтобы это написать, надо быть либо такой твердыней духа, как Ахматова, которая всю жизнь признаёт себя виноватой, последней, растоптанной, раздавленной, либо такой твердыней духа, как Чуковская.…