Видите ли, дорогой Соломон… Конечно, это у вас псевдоним, потому что редко так бывает, чтобы принципиально антисемитские вопросы подписывались именем «Соломон Моисеевич». Это вы так троллите меня. Но меня не больно-то потроллишь. У вас вопрос, конечно, задан забавно: «Что будет, если потереть еврея?»
Я сейчас писал как раз предисловие к большому «Избранному» Горенштейна. Там четыре, на мой взгляд, самые увлекательные и редко переиздаваемые его повести выходят: «Улица Красных Зорь», «Ступени», «Чок-Чок» и «Муха у капли чая», самое такое загадочное произведение. Вот Шубина решила так подобрать — довольно нестандартно. И когда я к этому писал предисловие, я обратил внимание, что мир Горенштейна, где бы действие ни происходило, делится на евреев и антисемитов. Причём действие может происходить среди русейших русских, как, например, в «На крестцах», в пьесе такой двухтомной из эпохи Ивана Грозного, в романе-пьесе. А может происходить среди немцев. А может вообще в глухой русской деревне. Но всё равно деление то же самое, только евреи назначаются по другому признаку.
Если брать главную проблему горенштейновского творчества, то он говорит, конечно, о вырождающемся гуманизме. Он говорит, что гуманизм давно отошёл от своих величественных средневековых образчиков, от Возрождения и стал просто оправданием слабости, маской слабости. Это ницшеанская такая мысль, но она любопытная, она у него художественно очень интересно преломляется.
Так вот, мне кажется, главная претензия Горенштейна к евреям — то, что они перестали быть иудеями. Вот если потереть еврея, то под ним — под вечно трепещущим, загнанным — откроется могучий иудей. Ну, помните, как Мандельштам, который долго отрекался от иудаизма в пользу европейской культуры, в «Четвёртой прозе» заговорил о том, что кровь его отягощена наследием царей и патриархов, и поэтому стыдно ему иметь дело с племенем немытых романес (писателей). Иудей — древний, жестоковыйный, ветхозаветный — актуализируется в травле, при гонении. Так что если потереть еврея, то найдёшь царя и патриарха. Я по-разному могу относиться, конечно, к прозе Горенштейна, хотя я считаю его гениальным писателем, но вот этот его взгляд мне кажется достаточно — ну, как сказать?— обоснованным, достаточно по крайней мере выстраданным.