У Трифонова, понятное дело, рассказы второй половины 60-х: «Игры в сумерках», «Победитель», «Голубиная гибель», «Самый маленький городок», «Недолгое пребывание в камере пыток» (хотя это уже позже). А из повестей я больше всего люблю, конечно, «Долгое прощание». Просто, понимаете, «Долгое прощание» на уровне прозы, на уровне языка сделано совершенно волшебно. Когда меня спрашивают школьники, как писать прозу, что мне представляется идеальным, я всегда читаю вот этот первый абзац из «Долгого прощания». Хотя и «Дом на набережной» мне очень нравится (это роман, безусловно, а не повесть). Практически нет у Трифонова вещи, которая не нравилась бы мне.
И «Старик» гениальная вещь, очень сложная, очень зашифрованная проза. И «Время и место» – абсолютно великий роман, там и говорить нечего. Но «Долгое прощание» я люблю больше всего. Просто, понимаете, вот первый абзац:
«В те времена, лет восемнадцать назад, на этом месте было очень много сирени. Там, где сейчас магазин «Мясо», желтел деревянный дачный заборчик — все было тут дачное, и люди, жившие здесь, считали, что живут на даче, и над заборчиком громоздилась сирень. Ее пышные формы, не в силах удержаться в рамках заборчика, переливались на улицу. Тут было неистовство сиреневой плоти. Как ее ни хапали проходившие мимо, как ни щипали, ни ломали, ни дергали, она продолжала сохранять свою женственную округлость и каждую весну ошеломляла эту ничтожную, пыльную улицу цветами и запахом. Когда она цвела и стояла вся в пене, она была похожа на город. На старый город у моря, на юге, где улицы врезаны в скалы, где дома лепятся друг над другом, на город с монастырями, с извилистыми каменными лестницами, где в тени на камнях сидят старухи, продающие шкатулки из раковин. Она напоминала старый город в час сумерек.
Но, впрочем, все это было давно. Сейчас на месте сирени стоит восьмиэтажный дом, в первом этаже которого помещается магазин «Мясо», Тогда, во времена сирени, жители домика за желтым дачным заборчиком ездили за мясом далеко — трамваем до Ваганьковского рынка. А сейчас им было бы очень удобно покупать мясо. Но сейчас, к сожалению, они там не живут».
Я бы даже добавил: «Они нигде не живут». Тут, конечно, всякий читатель заметил отсылку к Толстому, к прологу «Воскресения»: «Как ни старались люди, собравшись несколько сот тысяч в одно небольшое…». Ну и отсылка к его же «Самому маленькому городу» («Она была похожа на город в час сумерек»). Но, понимаете, первая фраза просто по ритму, по дыханию – «в те времена, лет восемнадцать назад, на этом месте было очень много сирени» – не оторвешься. Гениальная музыка. Да и вообще, гениальный Ребров, гениальная Ляля. Это такая вещь прекрасная. Кстати, экранизация Урсуляка – это, наверное, лучшее, что он сделал. Потрясающая Агуреева.
Я очень люблю «Предварительные итоги», но это самая понятная, самая простая его вещь. «Обмен» – вещь волшебная, «Записки соседа» тоже, о Твардовском. Да, в общем, все, что он писал начиная с 1969 года, было гениальным. Хотя и рассказы переломного периода… он на рассказах ведь начал писать… Даже на «Студентах» – отвратительной книге, ничего не скажешь (и морально отвратительной, это такая попытка апологии Белова из «Дома на набережной») – даже на них лежит отпечаток таланта.
Что касается Виктора Астафьева. Наверное, «Царь-рыба», потому что это вещь промежуточная, застывшая между его зрелой и могучей прозой (слишком страшной, слишком откровенной) и ранней, достаточно советской. Это, как и все в 70-е годы, очень сложная книга, повествование в рассказах. И вся линия Акима и девушки, конечно, изумительна. Ну и вообще, хорошо, приятно читать зрелого Астафьева. «Пастух и пастушка» – очень высокий класс, хотя ее обругали страшно, но из военных вещей его она лучшая, мне кажется.
«Прокляты и убиты» – я понимаю, что это великолепно. Но есть такая вещь, как удовольствие от чтения. Его не спутаешь ни с чем. Как памятник войне, как памятник его военному опыту это совершенно, конечно, гениально. Но наслаждение от чтения – это Астафьева «Последнего поклона», Астафьев, может быть, «Веселого солдата» и Астафьева «Царь-рыбы». Вот так бы я сказал. При этом ему самому я всегда говорил, что «Прокляты и убиты» – это шедевр. Да, шедевр, но не для всякого читателя, не всякий читатель через это пройдет. Цитирую слова Василя Быкова: «Он вспомнил все, что я постарался забыть».
А так-то, конечно, читать Астафьева… Охотничьи вещи, сибирские, енисейские… Очень полезно.
