Войти на БыковФМ через
Закрыть

Чувствуете ли вы в стихах Китса объем, трехмерность, вектор будущего? Согласны ли вы, что поэзия Байрона красивая, но всё же двухмерная — как у Пушкина?

Дмитрий Быков
>250

Нет, во-первых, Пушкин не просто трехмерен — Пушкин весьма многомерен. И уж, конечно, многомернее Байрона.

Говорю так не из борьбы с проклятым космополитизмом, не из национальной гордости, а потому что Пушкин жил в более сложной, на мой взгляд, в более интересной обстановке, в более мистической стране. Всё-таки жил позже, больше видел.

Байрон застал самое начало 1820-х. Он не видел по-настоящему Европы, охваченной французскими волнениями, русской реакцией, не застал настоящего бурного развития Штатов, которые дали возможность Пушкину написать блистательную пророческую статью. Байрон раньше умер. Да и вообще он был старше Китса, консервативнее Китса.

Конечно, Китс, если бы он прожил не лермонтовские 20 с небольшим, а хотя бы 40, думаю, заткнул бы за пояс всю английскую поэзию, всю англоязычную. Я думаю, что Китс по мере одаренности, по мере масштабности, оригинальности, многожанровости, дерзновения сопоставим только с Браунингом. И то Браунинг настолько труден для чтения, настолько метафизичен и часто выглядит, по крайней мере, запутанным…

Вот я поставил себе как-то задачу перевести «Сорделло», и всё у меня нет времени довести этот замысел до хоть какого-то завершения, потому что это требует огромного времени. И самое главное, непонятно, стоит ли того результат. Китсовская знаменитая метафизическая неясность — ничто по сравнению с браунинговской, у которого вообще такие путанные, такие казуистические нагромождения словес, что иногда возникает чувство какого-то полного тупика, когда ты им занимаешься.

Но, тем не менее, сюжеты Браунинга, его романы в стихах (очень сильно, кстати, повлиявшие на Бродского «Посвящается Ялте» — на эту идею рассказывания истории с разных углов), его белый пятистопный ямб, да и, собственно, его лирические стихи — это, по-моему, гениально. Вот Китс был ближайшим к уровню Браунинга, кто мог бы показать такое разнообразие.

Шелли был, конечно, я думаю, формально и изобретательнее Байрона, и в каком-то смысле музыкальнее. Байрон действительно очень рациональный поэт. В том смысле, что оптимальным жанром для него был именно роман в стихах, и наибольших высот (как и наибольших длиннот, увы) достигает он в «Дон Гуане». «Мистерии» его кажутся мне совершенно неубедительными, путанными и, главное, какими-то очень инфантильными. Он очень силен как лирический поэт — лирический, философский, метафизический. Но, конечно, и Шелли, и Китс имеют то безусловное преимущество, что они младше, и развивались они, мне кажется, быстрее.

А насчет двухмерности и трехмерности — понимаете, это разный темперамент. Байрона нельзя назвать 100% романтическим поэтом. Как раз Байрон — это в известном смысле антиромантик, критик романтизма. Ну что, мы будем утверждать, что Гете романтик? Байрон — фигура того же класса и того же масштаба. Гете свой романтизм преодолел очень рано. Байрон попрощался с Наполеоном в 1815 году очень убедительно.

Романтизм — это тоже болезнь. Конечно, более высокая, говоря по-пастернаковски, но как фашизм — болезнь нации, так романтизм — болезни литературы с ее культом иррациональности, культом, говоря по-кантовски, отрицательного наслаждения. Это, конечно, такая подростковая, довольно страшная патология.

Именно через Ницше романтизм переродился в этот культ силы и власти. Хотя Ницше гораздо серьезнее всех, кто его трактовал в XX веке, и гораздо глубже, но, тем не менее, ницшеанский романтизм — это довольно опасная штука. И довольно смешная при этом.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Как понимать слова художника из рассказа Чехова «Дом с мезонином»: «Я не хочу работать и не буду»? Возможно ли, что, нежелание художника писать — не признак бесталанности, а ощущение бессмысленности что-то делать в бессовестном обществе?

Я часто читаю эти мысли: «мой читатель уехал», «мой читатель вымер», но причина здесь совершенно другая. Видите, какая вещь? По моим убеждениям, чеховский художник вообще исходит из очень важной чеховской мысли — из апологии праздности. Русская литература ненавидит труд. Труд — это грех, это первородное проклятие человека. Еще Толстой в известной полемике против Золя, против его романа «Труд», говорит о том, что Запад принимает труд за средство спасения души. А ведь работа на самом деле — это самогипноз, это способ себя заглушить, это субститут настоящего труда, потому что настоящая работа происходит над собственной душой. Это как моя любимая цитата из Марины Цветаевой, из письма Борису…

Если сравнить Александра Пушкина и Джорджа Байрона, кто из них модернее?

Видите ли, сравнивать Пушкина с Байроном не совсем корректно хотя бы потому, что одного мы читаем по-русски, а второго по-английски. И оценить их может только такой амбидекстер, если угодно — человек, который двумя языками владеет как двумя руками, одинаково свободно и обаятельно. Я таких людей видел очень мало.

Байрон безусловно великий поэт, создатель некоторых жанров. Пушкин его, конечно, перерос — но ведь и Байрон перерос романтизм. «Дон Жуан» («Дон Гуан») — это уже совершенно не романтическая поэма. Роман в стихах. Да в общем, уже и «Чайльд-Гарольд» — такое прощание с байронизмом.

Что же касается того, кто из них значительнее как поэт… В свое время Пушкин говорил, что высшая…

Согласны ли вы, что Арабов в своей книге «Механика судеб», рассказывая о Наполеоне, избирательно подбирает факты? Имеет ли право автор писать о великой личности, не прочитав о ней как минимум 50 книг?

Знаете, я читал довольно много о Наполеоне. Лучшим из того, что читал, считаю книгу Мережковского (кстати говоря, книгу вполне апологетическую и очень увлекательную). Арабов же писал не для того, чтобы представить вам исследования жизни Наполеона или Пушкина. Арабов писал для того, чтобы вам было интересно, для того, чтобы вы задумались. Угаданная им закономерность, мне кажется, абсолютно точна: пока человек не рефлексирует, у него всё получается; как только он задумывается, его образ как бы раздваивается и почва уходит у него из-под ног. Вы скажете: «А вот он и о Пушкине пишет непрофессионально». Он не пушкинист. Но то, что он написал о Пушкине, во многом верно, интересно и, кстати…

Почему грустные стихи о родине считаются более искренними, нежели задорные? Можно ли назвать это спецификой русской поэзии?

Да нет никакой специфики. Просто мы либо имеем любовь к родине – сострадательную, грустную, потому что родина у нас не очень веселая, либо мы имеем какой-то барабанный бой. Родину можно любить как Китс, а можно – как Киплинг. Это разные варианты. Лучше всего ее любить, как Браунинг, мой любимый британский поэт.

Мне кажется, когда вы говорите о любви к родине, естественно, чтобы эта любовь была сострадательной, милосердной, умиленной. Но я бы не хотел, чтобы это была любовь барабанная, такая марширующая. Это не любовь никакая.

Дело в том, что говорить о родине с чувством внешней угрозы и ненависти к окружению, – нет, это не разговор о родине, это стыд. А говорить о более высоких и…