Не знаю. Мне очень нравится Тбилиси, мне нравится Куско в Перу, мне нравится Нью-Йорк, мне ужасно нравится в Штатах и вообще Чапел-Хилл, университет в Чапел-Хилл, и Принстон мне нравится. Многое мне нравится. Раньше моей любимой точкой на свете был Крым. Вот почему я с такой тоской воспринимаю происходящее сегодня. Я одного друга встретил недавно, он говорит: «А я всё равно поеду в Крым на бардовский фестиваль, потому что это не наш Крым, а мой Крым». Хорошая отмазка такая. Даже это не отмазка, а он, наверное, искренне говорит. И я бы мог тоже сказать, но я не могу. Понимаете, вот не могу переступить через это! Слишком всё во мне протестует против того, чтобы сейчас туда поехать, потому что это тот Крым, где…

Насколько мне известно, мысль об этом сходстве высказал только Кадзуо Исигуро, когда я ему подарил «Living Souls» в английском переводе, и он сказал, что это почти такой же неподъёмный труд, как «Война и мир». В общем, ничего особенно лестного в этом определении я не вижу — хотя, конечно, приятно. На самом деле «ЖД» имеет в виду «Войну и мир», отсылается, реферирует к ней, как к одному из образцов.

Кстати говоря, я тут недавно прочёл про замечательный город Павлово, в котором мафия взяла власть, и поразился тем, как точно предсказан город Блатск. Вообще таких совпадений мне «ЖД» подкидывает больше, чем любая другая моя книга. Конечно, я не дерзаю сравнивать с «Войной и миром» это скромное…

Нет и нет. Стихи я рецензирую охотно, если мне их присылают. Но прозу, когда человек присылает роман, да ещё и требует читать его целиком, потому что иначе непонятно, а там по первым двум страницам понятно, что это голимая графомания,— извините, нет.

Правда, недавно вот случилось исключение. Недавно молодая девушка (даже не она, а муж ее) прислала мне роман. И я был потрясен абсолютно. Это отличная книга. Не скажу пока какая. Я договорился с ней, что я это издам. И действительный издам, потому что и название в этом романе, и стиль его, и сюжет — все вызывающе ново и прекрасно. Ну, может, там я немножко подоговорюсь с автором о сокращении, потому что, как и всякий молодой автор, он очень словесно…

В общем, всё прозаично: я пишу на Libretto Toshiba, на маленьком удобном компьютере, к которому подключена внешняя клавиатура. Надеюсь, что это не product placement. Пишу за столом. Я люблю, чтобы стол стоял как-то лицом к окну, чтобы я сидел лицом к окну. Мне это почему-то нравится. Как говорил Твардовский: «Русский писатель любит отвлекаться». Я люблю выглянуть в окно. Люблю разложить пасьянс, когда мысль не идёт или когда я устал. Люблю сыграть в «Эрудита». В остальном я, как правило, какими-то ухищрениями не пользуюсь.

Иное дело, что замечательно сказала Агата Кристи: «Лучше всего придумывать сюжеты, когда лежишь в ванной и ешь яблоки». Сюжеты в ванной хорошо придумывать,…

Раньше её не было, то есть раньше она была не так остра. То есть раньше у меня не было задачи создать что-то великое и амбициозное — у меня была задача решить свои проблемы. Проблем этих в молодости было гораздо больше, очень много их было. Я не научился тогда ещё толком жить с самим собой. И у меня тогда было ощущение, что я пишу для того, чтобы с ними как-то внутреннее расправиться. Поэтому тогда не было чувства неуверенности, а я писал, как человек мажет йодом больное место. Просто для того чтобы разобраться с проблемой. С годами, может быть, да и потом, все-таки, как-то общение с более правильными людьми, сближение с более правильными людьми, постепенный отказ от общения с дураками и от ненужных работ, на…

Ну да. В общем, я действительно считаю, что для меня публиковать свои мысли — это как хлеб и вода, это форма моего бытования. Если бы вы предложили мне очень много денег, отказаться от хлеба и воды я бы всё равно не смог.

Другое дело, что я бы с наслаждением отказался от львиной доли журналистской подёнщины. Да, её действительно очень много. Брать интервью мне надоело, а потом визировать их. Я бы охотнее роман пописал или вписал бы пару лишних глав в «Маяковского», потому что я продолжаю это делать. Конечно, я бы отказался от подёнщины. Но, с другой стороны, я считаю, что работа дисциплинирует. Если человек не будет вставать по утрам и идти в школу, в университет, в редакцию, он просто разлагаться…

Видите, конечно, Ять не самурай, хотя он движется в этом направлении, к такому полному самоотречению. Но его не встреча с иррациональным меняет, не встреча с чудом. Его меняет ситуация упразднения — ситуация, в которой упразднен он, в которой упразднена сложность. И вот сталкиваясь с этой жестокой ситуацией, из которой он как бы вычтен, он привыкает жить так, как будто его в мире уже нет. Это интересная школа. Ять — вообще мой любимый герой. Он ещё раз появляется в «Остромове». Для меня он как раз человек, который привыкает жить в ситуации вычитания себя из мира. А это и есть первый подход к самурайскому кодексу.

Знаете, проблема в том, что пока душа не вселится заново, она где-то блуждает в не очень понятных нам пространствах и чему-то учится. Вот я, кстати говоря, думаю, что Шпаликов — это такая своеобразная инкарнация молодых поэтов 30-х годов — Шевцова, Чекмарева,— которым не дали тогда состояться. Потому что тогда их интимная лирика о родине была бы не понята, она не могла бы состояться. Я рискну сказать, что Шпаликов — это какое-то продолжение линии Бориса Корнилова. Тот же алкоголь, та же бесшабашность, та же легкость речи, и её какая-то великолепная непосредственность. Все хорошие и веселые, один я плохой. Мне кажется, что вот Корнилов предсказал Шпаликова и тоже погиб, но он погиб гораздо раньше, в 27…

Радости, безусловно, потому что в моей жизни очень много работы, а она доставляет мне радость. Кроме того, в моей жизни очень много, во-первых, действительно хороших людей.

Я вот сейчас ездил в Питер сдавать книгу. Погулял там, понятно, немножко в районе Сенной, поездил. И вот какое счастье, что на такой маленький праздник сдачи книги, который я устроил, пришло столько удивительных, столько прекрасных людей! Как я вас всех, ребята, люблю! Да, я очень счастлив в друзьях, в учениках. Скорее, больше радости. Да, и в родителях. Как не быть благодарным за мать, которая мало того, что всё терпит, но и продолжает давать мне единственно адекватные советы? Нет, больше радости.

Потом,…

Нет. Видите ли, если бы признаком физиологического старения была любовь к новым молодым, физиологическое старение было бы прелестным состоянием. Но обычно главным признаком физиологического старения является брюзжание о том, что молодые — это вырожденцы, что они не людены, а наоборот, что они обезьяны. У меня были про это стишки такие. Это короткое стихотворение, оно называется «Ронсаровское».

Как ребёнок мучит кошку,
Кошка — мышку,
Так вы мучили меня —
И внушили понемножку
Мне мыслишку,
Будто я вам не родня.

Что из высшей или низшей,
Вещей, нищей —
Но из касты я иной;
Ваши общие законы
Мне знакомы,
Но не властны надо…