Научную поэзию в 20-е годы пытался без особого успеха разрабатывать Валерий Яковлевич Брюсов, который вообще был большой новатор и экспериментатор. Но поскольку интересовал его в жизни по-настоящему только садомазохизм, его стихи на любую другую тему обладают, при некотором блеске формы, известной бессодержательностью. То ли дело «Египетские ночи», которые он из пушкинского наброска превратил в полновесную 6-главную поэму.
А что касается научно-фантастической поэзии, то здесь на память приходит прежде всего поэма Семена Кирсанова «Зеркала». Кирсанов вообще, понимаете, мечтал быть прозаиком. Ему всё время приходили сюжеты, которые он продавал разным людям вроде, например, Самойлова под коньячок в ЦДЛ. Но сам романов не писал. У него на прозу стоял какой-то блок. Помните, как говорила Ахматова: «Я всегда знала всё о стихах с самого начала, но ничего не знала о прозе». Вот он как-то не умел писать прозу.
У него был замечательный сюжет о безумном изобретателе, который научился считать изображения с зеркал и установил, что зеркала хранят в памяти огромный слой таких как бы игольчатых фотографий. «Каждый снимок — колючий навес световых невидимок». Видите, это всё врезается в память. Потому что книга Семена Кирсанова «Зеркала» была для нашего поколения таким откровением.
Я помню, что с Володькой Вагнером, который, правда, был меня порядочно постарше, мы в «Артеке» цитировали друг другу огромные куски из этой книги, из двух фантастических поэм. Одна — «Дельфиниада», где доказывалось, что дельфины — это греческое племя, превратившееся в морских животных. Там излагалась всемирная история глазами дельфинов. А вторая — это как раз «Зеркала», которая и дала книге название.
Наверное, определенное сходство с научно-фантастическими поэмами есть в «Озе» Вознесенского, которая содержит (особенно в прозаических фрагментах) некоторое количество фантастических версий. «Оза» — это Дубна, это Вознесенский с Зоей Богуславской переживал пик романа. Фактически Дубна дала им приют, и разговоры с физиками образовали такой фон этой поэмы.
Научно-фантастическая поэма — об этом жанре мечтал Евтушенко, но в результате написал повесть «Ардабиола», потому что в поэму сюжет не влезал. Хотя, в принципе, какие-то элементы фантастики есть, например, в поэме «Мама и нейтронная бомба», которую я, при всей ее кажущейся конъюнктурности, считаю далеко не таким уж провалом, как об этом говорили. «Письмо в ХХХ век» Рождественского — поэма, конечно, совершенно никакая, но если мы говорим о научно-фантастических поэмах, то вот такая футурологическая фантазия имела место быть там. Я думаю, надо что-то посмотреть.
Да, естественно, Даниил Андреев. Потому что «Ленинградский апокалипсис» — это, конечно, не научная фантастика. Конечно, это дополнение к фэнтези. Потому что коль скоро всю «Розу мира» можно рассматривать как фантастическую эпопею, фантазийную, как такую фантазию о метафизическом строении мира, о делении его на высшие и низшие сферы, то, конечно, «Ленинградский апокалипсис» и вообще все стихи, примыкающие к «Розе мира», могут считаться научно-фантастической поэзией или, по крайней мере, поэзией в жанре фэнтези.
Там действительно есть потрясающие шедевры. Особенно открытый им гипер-пэон — 5-сложный размер, который делает звучание совершенно чугунным: «как чугунная усыпальница, сохрани». Конечно, Даниил Андреев был великим поэтом. У меня нет никаких сомнений на этот счет. Я думаю, поэтом более значительным, нежели все его прозаические опыты. Его поэтический ансамбль, как он это называл, или поэтическая симфония «Русские боги» — это в чистом виде научно-фантастическая поэзия.
Это перспективный жанр, но, к сожалению, так получается, что воспринимать это могут немногие. Это, как сказано у Кирсанова, увозит бедного фантаста в дом на Матросской тишине». На Матросской тишине располагался не только тюремный замок, но и дурдом. Это, видимо, такое довольно редкое жанровое явление, и воспринимать его не все способны.
