Больше всего запомнились моменты, связанные, конечно, с ожиданием смерти, с протестом против смертной казни и вообще с состоянием ума смертника, с состоянием ума приговорённого. Это грандиозный роман, хотя и немножко… Понимаете, это роман, как мне кажется, все-таки сломленного человека. Ганс Фа́ллада был в этот момент уже… Я всё-таки настаиваю на том, что Фаллада́, хотя все утверждают, что Фалла́да (мне так удобнее просто). Мне кажется, когда он писал этот роман предсмертный, он находился в состоянии полного неверия в человечество. Я не вижу там выхода. Это нормальное положение человека, который прошёл через фашизм.

Если бы я знал сам, в чём смысл хаотичного вращения в финале, когда начинают меняться понедельник, вторник, среда и четверг… У Аксёнова была такая манера — заканчивать романы немножко не прояснённой, не прописанной, а оттого вдвойне таинственной страшной катастрофой. Возьмите появление Христа, второе пришествие Христа в финале «Ожога», когда всё замерло, а потом всё снова поехало. Возьмите посмертный, странный финал «Скажи «изюм»» с появлением архангела, блаженное разворачивание за спиной крыльев. У него была такая манера, такая попытка. Если, скажем, мир американской готики погружён во зло и в триллер, то мир Аксёнова погружён в божественный абсурд, и за рамками сюжета этот абсурд сразу…

Я говорил много раз, что рассказ — по-моему, это сон. Рассказ должен быть, как сон — страшный или прекрасный, или смешной, но иррациональный в любом случае. В рассказе на крошечном пространстве надо добиться невероятного стилистического напряжения.

Знаете, куда, по-моему, будет эволюционировать рассказ? В каком-то из литературных журналов (но не в «Новом литературном обозрении», а чуть ли не в «Вопросах литературы», по-моему, я сейчас уточню это) напечатаны неопубликованные материалы из архива Бунина. Там есть рассказ «Смерть в Ялте». Мне кажется, что этот рассказ — это то, к чему придут когда-нибудь вообще новеллисты. Собственно, он состоит из отрывочных коротких фраз. Это о том,…

Нет, что вы? Почему застрелился? Он последовательный человек и проводит над собой последовательную операцию по расчеловечиванию. Результат этой операции ему мог не понравиться, но он и не должен нравиться. Скажите, а кто из нас, заглянув на себя через 40 лет, не застрелился бы? По-моему, очень мало таких людей. Ну, есть, конечно, люди, которые уж так собой довольны, что они, в любом виде взглянув на себя, приходят в восторг, но таких людей я встречал очень мало.

Антисоветская пропаганда была эффективной потому, что советское казалось временным всё-таки, казалось, что советское можно устранить. Но тут сделана ставка гораздо более серьёзная — тут говорят о русских корнях, о русской матрице! А нация ведь неупразднима. Внушают, вдалбливают такое представление о нации, которое ещё во многих отношениях хуже советского. А это просто глупо, потому что люди воспринимают Россию только как то, что им навязывают: «Мы не можем жить в мире. Для нас естественным состоянием является война. Мы грубые, резкие и невыносимые. Но когда мир в критической опасности, его спасаем мы, и никто другой этого сделать не может. Поэтому терпите нас такими, какими мы…

Я не считаю себя вправе читать лекцию о творчестве метафизиков. Во-первых, я не очень люблю их творчество, если уж на то пошло. Мне оно интересно, конечно. Мне интересен этот способ построения поэтического повествования, это многословие, это развёрствование одной мысли на множество абзацев — то, что попытался сделать Бродский в стихотворении «Пенье без музыки» под влиянием именно перечисленных авторов, но в первую очередь, конечно, Донна. Знаете, больше всего, наверное, на них похож ранний Браунинг. Браунинг мне очень нравится, я его считаю великим поэтом.

Я в своё время поставил себе титаническую задачу — перевести поэму «Сорделло», которую и по-английски никто не понимает.…

Знаете, я до сих пор, кстати, не знаю, каким образом у Тарковского появилась светлая идея взять в «Солярис» фа-минорную вот эту фугу… или не фугу, а прелюдию, я в этих вещах путаюсь,— в общем фа-минорное сочинение Баха, которое так замечательно обработал Артемьев. Я слышал от Хуциева версию, что Хуциеву принадлежала идея сделать это сочинение лейтмотивом совей картины «Бесконечность» — как оно, кстати, и происходит (Infinitos). Но тогда он не мог её снять и только слушал на «Мосфильме» эту музыку. А Тарковский услышал и у него позаимствовал. Может быть, и так. Но в любом случае без совершенно гениальной, короткой, пронзительной темы в прологе в обработке Артемьева, конечно, картины бы не было…

Я не очень люблю эту книгу. И я не ставлю её ниже. Она для меня, понимаете, ниже в одном отношении… Ну, не то что ниже, а она для меня менее интересна, в одном отношении: она эстетически более консервативна, чем остальные. Это переписанный в другом ключе, но хороший ранний роман Трифонова. Это такие сильно усовершенствованные «Студенты». «Дом на набережной» — там мне-то как раз больше всего нравится зачин, вот это начало и финал, вот это: «А вдруг чудо, ещё один поворот в его жизни?» Вот Шулепа для меня там интересный герой, потому что он и не Глебов-Батон с его подлостью, и не Лёва вот этот, который на самом деле с реального прототипа списан, он для меня не Карась. А вот Шулепа — такой трикстер тоже,…

Инна Туманян — один из моих учителей, наиболее любимый мною, наверное, режиссер в своем поколении. ещё в гениальной картине «Соучастники» с Колтаковым она довольно много экспериментировала с документальной манерой съемки. Это такой, понимаете, «Цвет граната» — «Арменфильм». Авторское название — «Саят-Нова».

Как раз фильм Инны Туманян — это довольно глубокое исследование не просто проблемы, кстати, тоже коррупционной (это фильм по сценарию Юрия Щекочихина), но это прежде всего исследование возможностей документальной, такой псевдодокументальной манеры. Инна Туманян — она ведь вообще начинала как документалист. её первая работа, помимо короткометражки «Завтраки сорок…

Сложная мысль у меня. Я Мартина Скорсезе очень ценю как мастера. Это, конечно, одна из лучших его картин, но у меня возникает вопрос, что все-таки показы мучений, вот torture, физической пытки, они заставляют меня думать, а где здесь кончается режиссура и начинается физиология.

Когда-то Женя Басовская, вот как раз дочь знаменитого историка и сама очень хороший филолог и историк, Женя Басовская, которая преподавала у меня в Школе юного журналиста, у нас была довольно бурная дискуссия по «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана. Книга распространялась тогда подпольно, но мы были ребята продвинутые. И вот она сказала: «А в сцене, когда доктор Левинтон проходит через смерть, через душегубку — это…

Я должен учить — вот это довольно сложный и тонкий вопрос, я говорил об этом сейчас в своей беседе с Наташей Гладильщиковой-Ивановой,— нужно учить, наверное, некоторой доле лицемерия. Это ужасно прозвучит, но… Когда-то отец Георгий Эдельштейн, который сказал, что школа учит не только знаниям. Школа учит адаптироваться к социуму. Она учит когда не хочется, делать то, что надо. Надо сказать, что школа должна давать и некоторый навык преодоления ступеньки между семьей и внешним миром, она — компромисс между ними. Из теплого мира семьи человек уходит в ледяной (очень часто) мир школы, как он из довольно теплого отчего дома выходит на чудовищный холод зимы. Это нормально, и надо учиться делать то, что не…

«Paper pills» («Бумажные пилюли») — это рассказ, на мой взгляд, лучший из сборника «Уайнсбург, Огайо» в силу своей иконической природы; в силу того, что он сам демонстрирует тот прием, который в нем описан. Этот рассказ сам является бумажным шариком. Там бумажные шарики, если вы помните,— это записки, которые врач, влюбленный в высокую смуглую девушку, пишет ей, чтобы облегчить ее страдания. Она все равно умирает от туберкулеза. Вы знаете, что Кафка писал такие записки возлюбленной, когда уже не мог говорить. И вот все творчество Кафки укладывается в одну из таких записок: «Вопрос не в том, как долго я смогу терпеть мои страдания, а в том, как долго ты сможешь терпеть то, что я их терплю». Вот все-таки…

Понимаете, насчет смысла названия «Зеркало» существует огромная литература.

Вот Рената Литвинова сказала мне (это есть в нашем интервью в ЖЗЛ), что это фильм, в котором каждый видит себя. Посмотрится и увидит свою биографию, вчитает ее. И это тоже вполне имеет право на трактовку. Я считаю, что там другая метафора: что мы, наша жизнь — это зеркало жизни родителей. Что мы, хотим или нет, но отражаем их и не можем прожить другую жизнь. Потому что мы на это обречены.

Мать моя считает, что это разбитое зеркало, потому что память героя преподносит ему только осколки в том смысле, в каком «Разбитая жизнь или Волшебный рог Оберона» — разбитая жизнь, потому что она разбита на осколки. Каждый будет…

Нет. Есть такая точка зрения, но мне она не близка совершенно. Есть такая точка зрения, что Войцека все унижали, поэтому он убил, а так-то он самый гуманный и нравственный человек, заботиться о незаконнорожденном ребенке… Мне даже приходилось читать в серьезных театроведческих работах… Нет. Мне кажется, что его безумие — это не бунт, и что его не «среда заела», а это история патологии, которая может быть у интеллектуала величественна, а у маленького человека это именно жуткая, кошмарная патология, в которой нет ничего величественного и ничего человеческого. Понимаете, безумие гения — одно, безумие обывателя — другое. Именно поэтому мне кажется фашизм — в чем главная ошибка Честертона — начался…

Никаких у меня нет взаимоотношений с Диной Рубиной. Нас знакомили. Я отношусь к ней с большим уважением, прежде всего, к её ранним сочинениям, до отъезда. Что касается написанного там, это по-прежнему хорошая проза, профессиональная, во всяком случае, не ниже определённой планки – но это беллетристика. Для меня в слове «беллетристика» нет ничего унизительного. Бель летр – красивое письмо, прекрасное, но это для меня не литература. Написанная по внутреннему императиву, написанная, грубо говоря, не для аутотерапии. Мне интересно то, что писатель делает для преодоления своих драм, а эти тексты Рубиной примерно сделаны из того же теста, что очень качественно, нисколько в этом не…

Очень важно понимать, что Чичиков – не шулер. Чичиков – это человек, потенциально способный, готовый к росту; человек, для которого возможна духовная эволюция. И вот посмотрите: огромное количество, кстати говоря, олигархов 90-х годов духовно продвинулись довольно сильно. Это не всегда были жулики, это были люди, которые с какого-то момента стали заниматься великими духовными запросами. 

Ходорковский стал воспитывать «Открытую Россию», новую систему лицеев создал. Фридман углубился в религиозные учения, Березовский пытался математизировать, формализировать новую нравственность. Когда у человека появляется достаточно денег, он начинает, как Илон Маск (иногда –…

Тут вы его называете «гениальным писателем». Я так не чувствую. Он первоклассный сказочник, конечно. «Развод рая и ада», «Письма Баламута» – хорошая богословская литература. Но, грех сказать, она производит на меня далеко не такое впечатление, как богоискательская проза Честертона, как его богословие. Честертон – более темпераментный, более свежий, у него какие-то краски английского рождества, ягоды остролиста. А Клайв Льюис, мне кажется, немножко оккультен. А главное, он немножко слишком для меня восточен (объяснить точнее я не могу), слишком он умудрен, не  так динамичен, как Честертон. И потом, для меня писатель определяется его изобразительной мощью. В этом плане и Толкиен, и…